Руины веры

Подхожу к месту Кесседи. Опускаюсь возле него на колени. Кладу руки на край матраса. Опускаю подбородок на переплетенные пальцы. И просто смотрю.

Он красивый.

Мне нравится все. И эта морщинка возле губ от привычной кривой улыбки. И шрам, пересекающий бровь. Человек состоит из таких вот мелочей. Как можно сказать “Мне не нравится твой шрам”?

Плевать мне на шрамы, если мне нравится твоя душа.

Четыре года моей целью было только пережить еще один день. Бессмысленно. Просто из упрямства. Не сломаться и выжить. На зло.

Потом моей целью стало спасение отца. Меня мало заботили пути достижения этой цели. Жертвы. Судьбы Проклятых.

Папа, я все еще очень хочу тебе помочь. Сделаю все, что в моих силах, чтобы тебя вытащить. Но если Райан умрет, я этого не переживу.

Как так могло произойти, что за несколько недель он стал мне дороже собственной жизни?

Райан, если бы ты знал, как хочу рассказать тебе правду. Очень хочу.

А еще боюсь, что ты меня не примешь. Не поймешь. Сейчас у меня есть твоя дружба, твое доверие. А что будет, когда ты поймешь, что я совсем другой человек?

Ты только выживи, Райан. С остальным справлюсь.

Так и засыпаю, положив голову на руки и слушая мерное дыхание Кесседи.

Шумная улица. Сигналы машин. Лай собаки. Гомон людей.

Кесседи стоит напротив девушки. Он улыбается.

Она делает шаг ему навстречу. Еще ближе. Совсем близко.

Его губы движутся. И теперь она слышит каждое слово.

— Я люблю тебя, — шепчет он, зарываясь пальцами в ее волосы. Прижимается своим лбом к ее и заглядывает в глаза. — Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, — шепчет девушка в ответ. — Больше жизни.

Они так и стоят посреди шумной улицы, не замечая никого.

— Я люблю тебя, — шепчет девушка из сна.

— Я люблю тебя, — шепчу я, просыпаясь.

Встаю и бреду на свой матрас.

Может быть, мне приснится продолжение сна-мечты, который никогда не сможет стать реальностью?

Девушки из сна давно нет в живых.

Здесь только я.

42.

Сплю плохо. Просыпаюсь от малейшего звука. Вскакиваю, едва услышав шевеление на соседнем матрасе. Не забываю натянуть кепку.

— Ты как?

Райан лежит на здоровом боку. Опускает одеяло пониже. Трет глаза.

— Порядок.

Как же. Не верю.

Подхожу. Копаюсь в аптечке. Извлекаю градусник.

— На. Измерь, — протягиваю.

Наверное, у меня все на лице написано. Потому что просит:

— Прекрати. Я не умираю.

— И это самая отличная новость за последние дни, — высказываюсь искренне.

Кесседи возвращает градусник. Смотрю показатели. Температура немного повышенная. Но совсем чуть-чуть. Значит, и правда, все хорошо. Выдыхаю.

— Давай, — говорю. — Надо повязку сменить.

Смотрит пристально. Выгибает бровь.

— Откуда такой энтузиазм? Понравилась роль медбрата?

— Если тебе такая роль нравится, ты псих, — бормочу. Отбрасываю одеяло. Снимаю пластырь. Рассматриваю. Вроде, покраснения нет. Перестаю строить из себя доктора. — Посмотри, — прошу. — Нормально выглядит?

Вытягивает шею. Морщится от боли.

— Нормально. У тебя талант.

Огреть бы его чем-нибудь тяжелым. Обязательно, когда оклемается.

— Рассвет, — смотрит в сторону окна. — Сходи к Гилу. Узнай планы на сегодня.

— Схожу, — обещаю, накладывая новый пластырь. — Но ты сегодня никуда не пойдешь.

Кесседи не спорит.

— Куда я пойду? Вообще-то я еще жить хочу.

Хочет — это хорошо. Он сильный, хочет — поправится.

— Готово, — провозглашаю. Отхожу, любуюсь своей работой.

— Спасибо, — опирается руками о матрас, чтобы подняться.

— Ты куда это? — хмурюсь.

Закатывает глаза.

— Умник, выходи из образа няньки. Ты же не понесешь меня на руках в туалет.

— А, — затыкаюсь.

Порываюсь было помочь встать, потом передумываю. Райан прав, нечего кудахтать. Самый страшный момент миновал.

— Найди мне, пожалуйста, болеутоляющее в аптечке, — просит уже от двери ванной. — Зеленые такие, в прозрачной упаковке.

Дверь закрывается, а я бросаюсь выполнять поручение. Зеленые в прозрачном… Светло-зеленые или темно-зеленые? Он издевается? Где вообще названия этих штук? Специально не подписывают, чтобы незнающие люди не ели все, что попадется под руку?

Не зная, какие все-таки нужны, кладу на крышку аптечки обе упаковки. Каким бы равнодушным гадом ни был Гил, если бы он не дал вчера аптечку, нам пришлось бы туго.

Кесседи возвращается. Переодел так вчера и забытые на нем джинсы, пропитанные кровью, на пижамные штаны.

— Нашел? — видимо, болит.

— Да, — делаю взмах рукой, а-ля фокусник. — Выбирай, какие нравятся.

— Эти, — берет светло-зеленые. — Они посильнее.

Не сдерживаюсь:

— Откуда ты все это знаешь? Ты, что, играл в таблетки вместо конструктора?

Пожимает плечами:

— Мне просто было интересно. Всюду таскался с отцом.

Что-то меня не тянуло копаться в папиных чертежах.

Встаю:

— Пойду, навещу Гила.

— И скажи, чтоб не списывал меня со счетов, — напутствует.

— Угу, — уже берусь за ручку двери, когда меня настигает еще одна просьба:

— И Курта позови, пожалуйста.

Морщусь. Мне хочется не позвать его, а придушить.

— Хорошо, — обещаю.

— И дай нам поговорить, ладно?

Ну вот. Теперь меня лишили комнаты.

— Ладно, — отвечаю эхом.

Выхожу.

Настроившиеся на подъем в одно и то же время Проклятые не спят. Из-под двери в темный коридор льется свет. Вхожу без стука.