Руины веры

— Все будет хорошо. Выздоравливай, — а потом поднимается и уходит.

Сижу. Провожаю его взглядом. Почему у меня такое чувство, что это было прощание?

Вот сейчас по закону жанра мне следовало бы заплакать. Он уходит, а она смотрит ему в спину с глазами, полными слез. Но глаза сухие. В груди пусто. Ничего не чувствую, кроме усталости.

— Кэмерон!

Смаргиваю. Не может быть…

Медленно поворачиваю голову. Мне страшно посмотреть в ту сторону. Вдруг мне только почудилось?

Но мне не кажется. В противоположной стороне коридора, куда ушел Райан, стоят мой отец и Коннери. Полковник, наконец-то, одет по форме, перестав прятаться за нелепым шарфом. А папа… Какой же он худой. Должно быть, такой же, как я. Впалые щеки, морщинки, которых не было, в уголках глаз и рта. Горящие глаза, кажущиеся гораздо больше, чем есть на худом лице. Но это он! Он…

— Папа, — шепчу. Перевожу взгляд на полковника. Не соврал. Коннери кивает в ответ. — Папа! — кричу уже громко, нарушая покой госпиталя.

Мне бы вскочить и броситься ему на шею, но я на костылях.

Неловко поднимаюсь, а папа уже преодолевает разделяющее нас расстояние и сгребает меня в объятия. Мои ноги болтаются в воздухе.

Это он. Он. Настоящий. Тощий, уставший, в одежде не по размеру. Но это он!

Вот теперь, кажется, плачу. Папа гладит меня по спине, качает из стороны в сторону, как маленького ребенка.

— Девочка моя, — ласково шепчет на ухо.

Поднимаю голову и вижу, как Коннери тихо уходит по коридору.

Не соврал.

50.

Нам возвращают дом. Наш дом.

Когда все имущество ушло с молотка на погашение долгов, дядюшка Квентин зачем-то выкупил дом и оставил себе. Кто знает, чем он руководствовался. Не понимаю и не хочу знать.

Четыре года дом пустовал. Перед нашим приходом его вымыли и вычистили. Затем Коннери лично вручил папе документы на собственность.

На этот раз полковник не соврал ни в чем. Мы получили даже больше, чем нам обещали. Отца освободили. Вернули дом. А на наш счет упала внушительная сумма денег — благодарность от государства.

«Строй-Феррис» временно закрыли. Коннери объяснил, что решение по фирме будет принято после суда над дядей. Вероятно, папе даже вернут его детище как единственному наследнику своего брата. Какая ирония.

Хожу по дому. Заглядываю в комнаты. Все осталось по-прежнему. Даже семейные фото в рамках.

Странно оказаться здесь после стольких лет. Ничего не станет как раньше. Мама никогда не войдет в эти двери. Не придет в мою комнату. Не сядет рядом. Не обнимет…

Ее могила первое место, которое папа захотел посетить по возвращению. Не разделяю его стремления, но иду с ним. Как ни стараюсь, не чувствую связи человека с местом его захоронения. Мамы больше нет, и от посещения кладбища ничего не меняется. Но папе, кажется, становится легче. Хорошо.

Дом мне чужой. Это девочка, которая мне снилась, жила здесь. Не я.

Мне удалось настолько разделить в своей голове образы меня и этой девочки, что я по-прежнему не могу слепить их воедино. Девочка — мое прошлое. Часть меня. Но точно не я.

Моя комната больше не воспринимается моей. Розовое покрывало. Бабочки на тюле. Плюшевый заяц.

Захожу туда и тут же выхожу. Пячусь. Закрываю дверь.

Это. Не. Моя. Комната.

Занимаю бывшую гостевую. Холодную и безликую, как и я.

Папа говорит, что мою комнату нужно просто переделать. Вот все уляжется, и мы сделаем капитальный ремонт… Молчу. Не спорю. Пока не могу сказать ему, что не собираюсь жить в этом доме. Более того, не планирую остаться на Аквилоне. Но еще рано. Не хочу вываливать на него все второпях.

Несколько раз меня вызывают в штаб-квартиру службы безопасности. Даю показания. Устно. Письменно. На видео. Встречаю там Проклятых, которых тоже допрашивают.

Вижу Райана. Пересекаемся в коридорах СБ, иногда на перекрестных допросах. Мило болтаем ни о чем. Он по-прежнему смотрит на меня как на незнакомку. Не настаиваю. Не навязываю свое общество.

Скучаю по нему. Скучаю настолько, что реву в подушку ночами. Кусаю ее край. Бью кулаками. Засыпаю, только когда полностью выбиваюсь из сил. А на утро встаю, улыбаюсь папе и усиленно делаю вид, что все хорошо.

Скучаю. У Райана есть мой номер. У меня — его. Он не звонит, и я тоже. Ему сложно принять меня той, кто я есть. Мне сложно без него. Но переживу. Переживала же раньше все, что выпало на мою долю. Переживу снова.

Понимаю, что будет сложно. Реву в подушку и снова заставляю себя вставать по утрам и улыбаться.

СБ приписывает мне психолога. Меня обязывают целый месяц встречаться с этой дамой и изливать ей душу, чтобы доказать, что могу вернуться в цивилизованное общество его полноправным членом. Папе тоже достается несколько сеансов. Но его быстро оставляют в покое. А вот мое психическое состояние по-прежнему вызывает беспокойство. Черт.

***

— Кэмерон, ты слишком долго притворялась мальчиком, — вещает мне мой личный психотерапевт. — Мы должны открыть твою женственность.

Она сидит на диване в нашей гостиной. Я — в кресле. Равнодушно смотрю на нее. Держу эмоции при себе.