Рука и сердце [сборник litres]

– Теперь уж можно сказать, что нам пришлось осмотреть ваши бумаги и вещи. Поначалу, когда вы расхворались, я хотел дать знать вашим родным и думал найти, кому и куда сообщить о вас; да и белье вам нужно было.

– Но ведь на мне ваша рубашка, – заметил я, коснувшись ее рукава.

– Да, сударь, – ответил он, слегка покраснев. – Я велел Текле взять из комода самую лучшую, но, боюсь, вы привыкли к белью потоньше.

Вместо ответа я мог лишь положить свою слабую ладонь на его загорелую ручищу, лежавшую на краю кровати. В ответ он неожиданно крепко сжал ее, едва не переломав мне кости. Лицо мое невольно исказилось от боли.

– Прошу прощения, – сказал он, неверно истолковав его выражение, – но когда видишь, как человек вырвался из-под крыла смерти и вернулся к жизни, проникаешься к нему дружеским чувством.

– Ни один самый старый и близкий из всех моих друзей не мог бы сделать для меня больше, чем вы, и ваша жена, и Текла, и добрый доктор.

– Я вдовец, – ответил он, поворачивая большое венчальное кольцо на безымянном пальце. – Хозяйством и детьми занимается моя сестра, конечно, с помощью Теклы, нашей служанки. Но у меня есть и другие слуги. Благодарение Господу, я человек не бедный. Имею землю, и скот, и виноградники. Скоро начнется сбор винограда, и вы непременно должны увидеть мой виноград, когда его привезут в деревню. И у меня есть chasse[42]; может, когда совсем оправитесь, мы с вами поохотимся на chevreuil[43] в горах Оденвальда.

Его честному доброму сердцу хотелось, чтобы я почувствовал себя желанным гостем. Некоторое время спустя я узнал от доктора, что, когда мои пятьдесят фунтов подошли к концу, он и мой хозяин решили, что я беден, поскольку тщательное обследование моих вещей и бумаг не дало никаких доказательств противного. Не будучи участником этой истории, я лишь повторяю то, что слышал от других, чтобы описать доброту и честность моего хозяина. Между прочим, звали его Фриц Мюллер, впредь я так и стану его называть. А доктора – Видерман.

Разговор с Фрицем Мюллером меня порядком утомил, однако пришедший доктор Видерман объявил, что мне значительно лучше; но в тот день мои занятия, активные и пассивные, были такими же, как и в предыдущие: меня кормили, я лежал почти без движения и спал. День был солнечным и жарким, мне хотелось на воздух. Фармакопея немецкого врача не включает свежий воздух, тем не менее мое желание было частично удовлетворено. В утренние часы выходившее во дворик перед домом окно, сквозь которое проникали солнечные лучи, слегка приотворяли, и до меня доносились звуки кипучей жизни, доставлявшие мне удовольствие и пробуждавшие значительный интерес. В предметах интереса недостатка не было: квохтанье кур, радостное кукареканье петуха, обнаружившего сокровище – пшеничное зернышко, шаги пасущегося на привязи ослика, голубиное воркование и шум крыльев. Время от времени по дороге поднималась тележка или повозка – я слышал звук их колес на неровной деревенской дороге задолго до того, как они останавливались у «Полумесяца», деревенской гостиницы. Из дома до меня доносились звуки бегущих ног и суматохи и резкий голос, требовательно призывающий Теклу. Иногда я слышал детский топот; однажды кто-то из детей, должно быть, случайно ушибся или поранился, потому что высокий детский голосок без конца жалобно повторял «Текла, Текла, liebe[44] Текла!». Несмотря на это, именно Текла заботилась обо всех моих нуждах: кормила меня, давала мне лекарство, прибирала комнату; следила, чтобы в окно не попадало слишком много света, в течение дня передвигая временные занавеси вслед за ходом солнца; при этом она была неизменно спокойна и сосредоточенна, словно забота обо мне составляла ее единственную обязанность. Хозяйка появлялась лишь по утрам. Раза два она, весьма недовольная, заходила в большую столовую, куда открывалась дверь моей комнаты, и раздраженным шепотом требовала Теклу к себе, как бы занята ни была девушка в это время. Помню, однажды она пришла сообщить, что кому-то из постояльцев понадобились простыни, а она не помнит, куда задевала ключи, произнеся это с таким раздражением, будто Текла повинна в забывчивости фройляйн Мюллер.