Руки Орлака

– Что поделать? – пролепетала она упавшим голосом. – Я вдруг, ни с того ни с сего, испугалась. Ведь я так тебя люблю, сынок!

– Какая-то вы сегодня слишком впечатлительная, маман! Пугаетесь непонятно чего, вся на нервах… И, глядя на вас, слушая вас, готов поспорить, что вы хотите сообщить мне что-то еще. Выкладывайте все без утайки!

– А ты не рассердишься?

Мадам де Праз робко улыбнулась, и Лионель прочел в ее тусклых глазах безграничное обожание любящей матери. Нахмурив брови, он напустил на себя недоверчивость.

– В прошлый раз, – продолжала графиня, – ты несколько неосторожно высказался по поводу Жильберты. Помнишь? Тогда, утром, в твоей комнате. Ты намекнул на ее прошлогодний грипп, от которого твоя кузина чуть не умерла.

– Должен признаться, не помню.

– Вот-вот, это-то меня и пугает. Ты не отдаешь себе отчета в том, какие чудовищные вещи порой произносишь, дорогой мой. Я, твоя мать, прекрасно знаю, что за этими словами ничего не стоит, но люди посторонние судят о нас не только по нашим делам, но и по словам. Такими речами, легкомысленно сорвавшимися с твоих уст, ты сам себя загоняешь в западню. Ты выставляешь себя в ужасном свете.

– Напомните, что я тогда вам сказал…

– Ты сказал примерно следующее: «Если бы в прошлом году болезнь Жильберты приняла другой оборот, мы теперь не оказались бы в столь критическом положении, – мол, я бы унаследовала ее состояние». Ты же совсем так не думаешь! Тогда зачем говорить? Если в других обстоятельствах ты совершишь аналогичную ошибку в присутствии людей, которые примут тебя всерьез, они составят о тебе неверное представление, понимаешь ты или нет?

Они стояли лицом к лицу, глядя глаза в глаза, и Лионель видел: в настойчивом, умоляющем взоре матери горит вся ее пылкая, беспокойная и решительная душа.

Мягко, вопреки обыкновению, отстранившись, он почти примирительно произнес:

– В этом, маман, вы правы: мне нужно следить за собой. Но поверьте, клянусь честью нашей фамилии: мой… цинизм – только словесный. В том, что касается поступков, я не совершал ничего такого, в чем мог бы себя упрекнуть.

– Я это и так прекрасно знаю, сынок! – бросилась к нему в объятия графиня.

– Да-да, вы мне уже говорили… Но с женщинами никогда нельзя быть уверенным ни в чем. Однако повторюсь: мне не в чем себя упрекнуть. – И он добавил, слегка помрачнев: – Пока не в чем. Может, так будет и впредь. Все зависит от…

– От чего? – насторожилась мать.

– Буду откровенен, у меня от вас нет секретов, маман: я решительно настроен заполучить Жильберту и ее состояние, точнее, миллионы Лавалей – либо вместе с их дочерью, либо без нее.

Мадам де Праз беспокойно зашептала сыну на ухо:

– Ловкость и интрига, больше ничего не требуется. Позволь мне направлять тебя – тебе нужно всего лишь четко следовать моим советам.

– Я так и делаю.

– Что насчет ночной слежки за Мареем?

– Мы с Обри уже условились: начнем сегодня же вечером.

– Удачи, сынок! Только постарайся себя контролировать. Обещаешь?

– До свидания, – сказал Лионель, не ответив матери на продолжительный поцелуй, который она запечатлела на его щеке. – Уж лучше вы, маман, пообещайте мне, что будете следить за своими нервами! Черт подери, вы едва не вывели меня из себя этими вашими индусскими историями!

Уже почти дошедшая до двери мадам де Праз обернулась, и ее бледные губы тронула умоляющая улыбка, но Лионель лишь пожал своими обтянутыми кричащим кимоно атлетическими плечами.

Глава 6 Тайна авеню дю Буа

Еще месяц назад следить за особняком, в котором мсье Жан Марей проживал на авеню дю Буа-де-Булонь, было бы не так-то и просто, но в конце апреля рощицы, стоявшие по обе стороны этой нередко используемой для въезда в столицу триумфальных процессий артерии, наконец-то снова облачились в пышную листву, чем значительно упростили данную задачу.

Обри наметил наблюдательный пост в густом лесном массиве, располагавшемся прямо напротив входной калитки. Лионель де Праз должен был присоединиться к нему в десять часов вечера.

Незаметно проскользнуть в заросли, несмотря на яркое электрическое освещение, им не составило никакого труда: то была тихая, уединенная часть города. Конечно, по главному шоссе изредка – впрочем, довольно быстро – проносились автомобили, но небольшая боковая улочка, тянувшаяся между домами и линией рощиц, была пустынна.

– Ну и мерзкая же работенка! – проворчал Лионель, но Обри, ничего не ответив, приложил палец к губам, и их дежурство началось.

В четырехэтажном особняке царила тишина, окна тонули во мраке – за исключением тех двух, что смотрели не на улицу, а на парк. За решеткой, вздымая к небу широкие ветви, качались деревья. Узкие полоски света прорезывали отбрасываемую фасадом тень, свидетельствуя о том, что одна из комнат с окнами, закрытыми ставнями, освещена – то был рабочий кабинет Жана Марея.