Руки Орлака

На мгновенно помрачневшем лице лавочницы отразилась вполне объяснимая тревога: кому приятно, когда приходит незнакомец и сразу же заявляет: «Я хотел бы переговорить с вами по поводу одного дела».

– Эжен! – позвала она. – Подойди-ка сюда.

Из заднего помещения высунулся мужчина лет сорока в синем переднике.

– Что стряслось? – недовольно проворчал он.

– Тут один мсье желает со мной побеседовать. Постой пока за прилавком, поторгуй вместо меня.

Визитер сдержанно кивнул в знак приветствия.

– Побеседовать? Насчет чего? – спросил лавочник.

– Мадам, – промолвил посетитель, – вы ведь мадам Мари Лефевр, урожденная Симон, не так ли? Пять лет тому назад вы служили горничной у госпожи Ги Лаваль.

– Да, мсье, – пробормотала торговка.

– Позвольте задать вам несколько вопросов.

– Зайдите-ка лучше сюда, – предложил Эжен.

Явно ощущавшие смутный дискомфорт, муж и жена провели гостя в небольшую комнату, примыкавшую к магазинчику и походившую на столовую.

– Что опять-то случилось? – с опаской спросила бывшая горничная.

– Абсолютно ничего, мадам, не беспокойтесь. Просто нам бы хотелось уточнить кое-что относительно смерти мадам Лаваль, и мы подумали, что вы – вы и ваш муж – могли бы предоставить интересующую нас информацию. Ибо, если не ошибаюсь, – произнес он, обращаясь к мужчине, – в тот год, когда случилось несчастье, вы состояли в Люверси садовником?

Лефевр, человек замкнутый и определенно не слишком болтливый, утвердительно кивнул, а его куда более разговорчивая жена пояснила:

– Мы покинули Люверси в считаные дни после смерти хозяйки, чтобы сыграть свадьбу. Я была очень привязана к мадам Лаваль, но не ладила с ее сестрой, графиней де Праз, потому что та совала свой длинный нос в каждую мелочь. Эжен в то время вдовствовал. В Люверси мы с ним и познакомились, а как поженились, поселились здесь, на его родине. Купили лавку, торгуем, как видите, живем своим хозяйством… Амели! Амели! – крикнула она, постучав в перегородку. – Подойди отпусти клиентов, мы заняты!

Из смежного помещения выбежала растрепанная девица в фартуке, растолкала женщин, которые ощупывали и взвешивали в руках овощи и фрукты, и встала за прилавок.

Дознаватель выслушал небольшое пояснение с чрезвычайно любезным видом.

– А скажите мне вот что, мадам, – попросил он, – в те дни, что предшествовали трагической ночи, вам ничто не показалось странным? Может, вы заметили в замке посторонних людей? Или сочли что-либо подозрительным? Вы сами не предчувствовали беду?

– О мсье! Да разве возможно предчувствовать такое несчастье?!.

– Произнося слово «предчувствовать», я всего-навсего имел в виду все те мелкие, незначительные детали, на которые сначала не обращаешь внимания, но которые вспоминаются уже после трагедии. Понимаете? К примеру, вдруг кто-то замечал, что стенки и решетки отведенной гадюке клетки были недостаточно прочными?

– Да нет, об этом и речи идти не может! – пробурчал Лефевр. – Я, как садовник, лично следил за этими мерзкими тварями и могу вас заверить: если кто тогда и удивился, то в первую очередь – именно я!

– Удивился? Но чему?

– Исчезновению этой гадюки, черт подери!

– И почему же?

– Да потому, что ее клетка находилась в идеальном состоянии!

– Но змея все-таки выползла через щель между прутьями.

– Да, эта тварь ее каким-то образом сама проделала – иначе бы никак!..

– Значит, накануне, в течение всего дня, этой щели…

– Клянусь вам: еще утром девятнадцатого числа, накануне трагедии, никакой щели и близко не было. Единственное, между двумя досками пола я заметил малюсенький промежуток – да с какой-то сантиметр, не больше, – но через него змея не пролезла бы.

– А как, по-вашему, мог кто-нибудь незаметно подойти к отсеку и специально увеличить щель в решетке, раздвинув прутья?

– Практически это возможно, но кому могло это понадобиться? И зачем? Чтобы заставить всех полагать, что змея выбралась оттуда сама? Я понимаю, на что вы намекаете, но, должен признаться, мне и в голову никогда не приходила мысль о том, что…

– Послушай, Эжен, – прервала его жена, выглядевшая заметно взволнованной. – Помнишь, мы с тобой – одни-единственные из всех – тогда обсуждали: дескать, тут что-то неладно? Так что, дорогой, если уж вспоминать об этом, давай будем честны во всем!

Лефевр бросил на нее быстрый взгляд, призадумался, но ничего не ответил. Мари же поспешно, словно оправдываясь, пробормотала:

– Да и потом, нам-то чего бояться? Мы-то ничего плохого не сделали!..

– Да и знаем мы не так-то и много… – проворчал наконец ее супруг.

– Но что-то вы все же знаете? – с предельным спокойствием осведомился посетитель.

Ответила ему снова женщина:

– Нам известно лишь то, что в ту самую ночь, когда умерла мадам Лаваль, гадюку убили и закопали в парковой рощице.

Гость недовольно поджал губы, во взгляде его полыхнул огонь. Мадам Лефевр между тем продолжала: