Руки Орлака

– Ну да, ваш Фредди действительно движется будто кошка, – согласился Обри. – И все же, знаете ли, ваше сиятельство, я больше полагаюсь на свой нюх, чем на всякого рода предположения. Так вот, вчера ночью в баре мы с Фредди беседовали, и Фуркаду не удалось нас подслушать. Ява ни во что не вмешивается. Фредди Уж, кстати, говорил с ней о каких-то «операциях». Похоже, нравится ему это дело. Грабеж его искушает – это ясно как день, и, держу пари, он клюнет на мою удочку. Я потихоньку заберу его в свои руки, вот увидите.

– Что ж, давайте устроим соревнование, кто из нас двоих первым с ним справится: вы вынудите его совершить кражу или же я добуду доказательства его причастности к убийству! Ах, Обри, если бы я только о чем-то догадывался, то в ту теплую летнюю ночь, пять лет назад, вышел бы в парк выкурить сигарету, а не спал, как болван, на втором этаже!

– Ваше сиятельство, – осклабился привратник, в котором вдруг шевельнулось типично крестьянское лукавство, – а вы точно провели ночь у себя в постели? С этими чертовыми выдумками про раздвоение личности и переменное сознание, как по мне, теперь ни в чем и ни в ком нельзя быть уверенным.

– Что за фамильярность, милейший? – вскипел Лионель, глубоко задетый непочтительным тоном привратника, но еще больше – намеком, и не первым (ранее нечто подобное уже прозвучало из уст префекта полиции, немало шокировав молодого человека), на то, что он, граф де Праз, – тоже субъект с переменным сознанием.

Настроение у Лионеля сразу испортилось.

* * *

Ворота имения были распахнуты. Эртбуа, управляющий, выбежал навстречу молодому хозяину с удивительной для толстяка, страдающего ревматизмом, прытью. Отставной, весь в орденах фельдфебель выглядел представительно: высокий, седой, с мужественным лицом и полным собственного достоинства орлиным взором. Выразительности его облику добавляли густые бакенбарды и усы, вероятно выдержавшие русские морозы во время отступления в 1812 году. Старый служака как нельзя лучше подходил на роль стража временно покинутого владельцами имения Люверси.

Мадам де Праз наняла Эртбуа вскоре после смерти госпожи Лаваль, когда Жильберта начала выказывать неприязнь к имению и намерение больше не возвращаться в него. Эртбуа внушал графине доверие, и она не ошиблась: он неплохо справлялся со своими обязанностями. Вот и сейчас он радушно принял посетителей, рассыпавшись в любезностях.

Лионель и Обри, не теряя времени на разговоры, прошли за ворота и по тщательно выметенной дорожке направились к замку, все окна которого были распахнуты навстречу утреннему июньскому солнцу.

Старинное архитектурное сооружение эпохи Людовика XIV имело два крыла, которые с обеих сторон огибали парадный двор. В глубине находился главный корпус из двух этажей, над ним виднелась крыша с мансардой, над которой высились трубы. Стены покрывала густая поросль плюща.

Гости не поспешили в дом, а сначала обошли снаружи правое крыло, которое отделялось лужайкой от оранжереи – длинного низкого строения с круглыми застекленными окошечками. Дойдя до угла здания, откуда открывался живописный вид на парк, мужчины остановились.

Тут эркером располагалась комната мадам Лаваль. Восточное окно смотрело на оранжерею; южное, фасадное – на парк. Первое из них в роковую ночь оставалось полуоткрытым за запертой железной ставней с прорезью-«сердечком».

Холмик здесь слегка опускался, поэтому фундамент был выше, чем в других местах: метра два с лишним отделяло два окна нижнего этажа от земли, и достать до них рукой, стоя внизу, не представлялось возможным. От угла дома к оранжерее, в которой оборудовали серпентарий, тянулась выложенная плиткой дорожка длиной в двадцать пять метров.

– В конце концов, – прошептал Лионель, – та версия, о которой мы говорили, самая правдоподобная. Чем внимательнее всматриваюсь, тем больше убеждаюсь в этом. Сами посудите, Обри: змея покинула свою клетку и, высунувшись из оранжереи, заметила светящееся «сердечко». Она приблизилась к нему и поползла по плющу. Одно не укладывается в голове: почему Жильберту не насторожил шелест листьев?

– Господин граф, – аккуратно вставил Обри, – в сельской местности тишина состоит из множества звуков.

– Нет, погодите. Змея двигалась по листьям до «сердечка». Как можно ничего не услышать? Обратите внимание: окно туалетной комнаты – не более чем в четырех метрах от окна спальни тети Жанны. Значит, мама и кузина находились совсем близко от того места, где должна была проползти гадюка. Маман отчетливо помнит, что отворила в туалетной комнате и спальне тетушки одну створку и оставила ее за закрытой ставней – в тот день было очень жарко. Так вот, тринадцатилетняя девочка с тонким слухом, взбудораженная, нервная, внимавшая малейшему шороху в комнате больной, непременно уловила бы шуршание. Я не исключаю, что змея проникла в спальню через «сердечко», но сомневаюсь в том, что она добралась до отверстия по увитой плющом стене.

– Вы клоните к тому, что ее кто-то просунул?

– Уж и не знаю. Но вообще такое случается – я когда-то читал рассказ с подобным сюжетом.