Руки Орлака

Итак, через дверь змея не проникла бы в помещение; единственными отверстиями, в которые она могла заползти, являлись два «сердечка» в ставнях. Но как она выбралась назад? Если бы мадам Лаваль, не прибегая к прутику, нашла в себе силы встать и самостоятельно открыть дверь или ставню одного из окон, Жильберта, несомненно, услышала бы нетвердые шаги. Их с матерью разделяли только тонкая перегородка и дверь, оставлявшая у пола узенькую щелку, которая пропускала лишь полоску света от ночника, – гадюка через нее никак не сумела бы проползти.

Осмотр туалетной комнаты и спальни Жильберты не дал ровным счетом ничего: Лионель не обнаружил ни одной зацепки, Обри же проявлял мало усердия, а рассудительности – и того меньше. Бывший дворецкий изначально не верил в это расследование и, безразлично оглядывая вещи, твердил:

– За двумя зайцами не угонитесь, ваше сиятельство. Поверьте, лучше заняться не былым преступлением, которого к тому же, возможно, и не было, а будущим грабежом – уж он-то представляется куда более вероятным!

Обри до того раздражал Лионеля, что тот отделался от него и, поблагодарив за услугу, отправил назад в Париж. Сам граф продолжил расследование; терзаемый подозрениями, он поднялся на второй этаж и тщательно осмотрел комнату, где во время болезни жены жил Ги Лаваль. Напрасно: обстановка самая банальная – ничего такого, что могло бы навести хоть на мало-мальски полезную мысль.

Вспомнив рассказ Конан Дойля, Лионель вернулся в спальню покойной тетушки и проверил шнур электрического звонка: не по нему ли, выскользнув из какого-нибудь отверстия в потолке, спустилась змея? Кнопка звонка почему-то отсутствовала; вместо нее у изголовья висела лишь проволока – слишком тонкая, чтобы удержать гадюку. Ни в потолке, ни в стене не имелось отверстий. Лионель не поленился притащить лестницу, залезть на нее и обследовать потолок: увы, применить объяснение английского писателя к «тайне Люверси» было совершенно невозможно.

Обескураженный неудачей, граф махнул на все рукой и в ожидании прибытия мадам де Праз, Жильберты и Жана Марея отправился завтракать в деревенский трактир.

Глава 17 Жильберта в Люверси

Люверсийское кладбище расположено у дороги, что ведет на Париж, примерно в пятистах метрах от деревни и замка. Мадам де Праз выразила желание остановиться там; Жильберта тотчас же согласилась, мысленно пожалев, что не она первая это предложила.

Припарковав лимузин на обочине, Жан Марей проводил дам в склеп, где покоились останки стариков Лавалей, отца и матери Ги, очаровательной супруги исследователя и его самого, чье тело было доставлено за государственный счет из Центральной Африки.

После короткой молитвы мадам де Праз по-хозяйски поправила криво висевшее распятие и стала ждать, когда племянница подаст знак к отъезду, но та не торопилась. Жан Марей, взволнованный первым посещением могил Лавалей, слегка побледнел и думал о том, как радовались бы, встречая дочь с ее избранником, родители невесты, будь они живы. К сожалению, они скончались, и мать Жильберты унесла тайну своей смерти на тот свет.

Марей заметно нервничал, Жильберта тоже. Она все еще до конца не верила, что вот-вот снова очутится в имении, где, таясь за каждым углом и деревом, ее поджидает многоликий призрак страха. Покинув склеп, девушка сказала, что хочет пройтись до замка пешком. Мадам де Праз, слегка усмехнувшись, согласно кивнула, – похоже, племянница пыталась оттянуть тот момент, когда ей придется войти в ворота имения.

Произошло то, что предсказал бы любой психолог: Жильберта не испытала в Люверси того ужаса, которого она и Жан так боялись. Прошло пять лет, с тех пор как случилась трагедия, за это время девочка-подросток превратилась в молодую девушку. Она выросла и теперь многое воспринимала иначе. Дом и парк показались ей другими. Все выглядело не столь впечатляющим, если не сказать – немного жалким. Здание потеряло внушительность и мрачную величавость, которую сохранила память Жильберты. Соотношение между ней и Люверси значительно изменилось. Она вернулась сюда с детскими воспоминаниями и теперь изумлялась своему странному, но спасительному разочарованию. Она была смущена и немного подавлена тем, что вместо зловещего гиганта, на которого боялась даже взглянуть, обнаружила слабенького сгорбленного старичка. Где прежние клумбы? Где слуги? Эртбуа она видела впервые в жизни.

В особняк она вошла, словно в кукольный домик; парк, когда-то казавшийся ей целым миром, теперь походил на небольшой сад.

Эти новые ощущения были настолько острыми, что страх отступил на второй план. Страху было пять лет от роду, и он тоже съежился до небольших размеров, сделался пропорциональным своим причинам. Змея-убийца перестала быть чудовищем, которое рисовалось Жильберте в виде множества притаившихся повсюду угроз. Здесь, в Люверси, гадюка была от девушки так же далеко, как в Париже, а может, и еще дальше. Мадемуазель Лаваль даже испытала неловкость оттого, что столько лет сгущала краски, раздувала свои негативные эмоции, сама же от этого и страдая.