Руки Орлака

Мы беседовали лишь во время моих трапез, когда она накрывала стол в моей комнате, прежде чем пойти к себе. В остальное время я бродил там и сям, рисуя пейзажи, либо предавался долгим сиестам, разлегшись на траве, либо – гораздо реже – общался с сельскими жителями. Они говорили на занятном наречии, к тому же обладали необычным складом ума, полным здравомыслия и наивного лукавства. Помимо многочисленных семейств Состелье, Борже и Фроманто, тут, в отдельной хижине, жил еще некто Реюник, болтливый и хвастливый старик лет шестидесяти, который очаровал бы Бальзака и разговоры с которым были настоящей усладой для горожанина вроде меня. Послушать его, так папаша Реюник все умел, все знал и не переставая разглагольствовал, чтобы убедить вас в этом, причем пересыпа́л свои красноречивые россказни грубоватыми шутками и потрясающими остротами. С ним редко кому удавалось вставить даже словечко, но его монолог был столь живописным, что жаловаться никто и не думал.

Я провел там на отдыхе уже две недели, когда почтальон – должно быть, проклинавший меня за то, что ему пришлось добираться в такую даль, – принес мне письмо. Я завтракал.

– Хорошие новости, мсье Дарже, – сказала мне госпожа Анблен. – Вижу это по вашему лицу!

– Да, вы правы, мадам Анблен. Я написал одному моему другу, доктору Морэ, что отдыхаю здесь. И знаете что? Он тоже приедет, чтобы провести со мной последние две недели моего отпуска. Он – ученый, восхитительный человек, гораздо старше меня, но я люблю его как брата.

– Это прекрасно, но где мы его поселим?

Действительно, это была проблема. Впрочем, она счастливо разрешилась. Сошлись на том, что я оставлю свою комнату Морэ, а мадам Анблен установит для меня в кладовой брезентовую складную кровать, которую позаимствует у соседей, Состелье.

Через день Морэ был гостеприимно встречен жителями деревушки. Будучи моим другом, он заранее пользовался той же симпатией, с которой тут относились ко мне. Впрочем, этот высокий красивый мужчина с уже седыми висками всегда внушал доверие и даже почтение, чем я похвастаться не мог.

Я познакомил Морэ с этим утопающим в зелени уголком земли, и он пришел от него в полный восторг. Показал я ему и свои акварели – они вызвали у него куда меньше энтузиазма. Вечером я отвел его к Реюнику – еще одной достопримечательности этого места. Старик встретил нас шумно, с самой лестной фамильярностью.

Но так уж вышло, что Морэ, подойдя к печи, на которой потрескивало грибное фрикасе, заметил:

– Право же, милейший мсье Реюник, вы же не собираетесь есть эти грибы, полагаю?

– Почему бы и нет, господин доктор?

– Не все из них съедобны! Смотрите: вот этот и вот этот…

– Не все из них съедобны! Ха! Позвольте мне с вами не согласиться, мсье доктор! – воскликнул Реюник с широкой улыбкой. – Уж грибы-то я знаю! Эти вы можете есть абсолютно спокойно. Ручаюсь: плохо вам от них не будет!

– Ну уж нет, я-то их есть определенно не стану! – сказал Морэ.

В хижине было уже довольно темно. Мой друг взял сковороду и направился к окну, чтобы получше рассмотреть грибы, в то время как Реюник с силой тыкал мне локтем в бок и подмигивал с видом не слишком-то почтительным по отношению к Морэ.

– Нет, определенно не стану! – повторил тот.

И знаете что: через два часа, когда мы уже готовились отойти ко сну, перед нами возник Реюник – пошатывающийся, цепляющийся за наличник, мертвенно-бледный, весь в поту, согнувшийся чуть ли не вдвое от боли. Он прохрипел:

– Господин доктор… Скорее, скорее!.. Я отравился… Грибы… Вы были правы… А-а-а-а-а-а!..

Мы уложили его на кровать. Он продолжал стонать. Морэ вытащил из своего несессера какое-то лекарство и дал ему выпить. Боль временно стихла, но вскоре вернулась – еще более острая.

В комнате уже толпилось все взрослое население деревушки.

– Повезло еще, что среди нас есть доктор! – пробормотала мадам Фроманто.

Морэ сжал губы и, подойдя к нам, прошептал:

– Ему не выкарабкаться. Что он за человек? Следует ли мне сообщить ему это?

– Насколько я знаю Реюника, – заметил я, – уж лучше сказать ему правду.

Морэ так и сделал:

– Мсье Реюник, ваше состояние безнадежно. Но может, вы хотите сделать какие-то распоряжения, выразить свою последнюю волю…

Тут уже Реюник пришел в неописуемый ужас, принялся умолять Морэ спасти его. И вдруг, при мысли о смерти и загробном мире, он простонал сквозь ужасные рыдания:

– Я хочу признаться! Да, признаться! Слушайте все! Это я убил Мари Жанну Анблен! Простите, мадам Анблен, простите меня все!..

Морэ, державший его за запястье, извлек из кармана некую металлическую штуковину, вероятно какой-то медицинский прибор…

То оказались наручники, которые с клацаньем защелкнулись на запястьях умирающего!

– Успокойтесь, Реюник! Вы умрете не сегодня, но позднее – и не так. Вы не отравились. Два часа тому назад у вас в доме, стоя у окна, я просто-напросто подсыпал к вашим чудесным грибам парочку щепоток кое-какого порошка – эффект от него неприятный, но сам он абсолютно безобидный.