Руки Орлака

Но Розина не собиралась снова впадать в пессимизм. Чтобы отвлечься от печальных мыслей, она начала набирать ванну и, когда вода в ней стала достаточно теплой, решительно, словно он и был источником этой меланхолии, повернула кран горячей воды вправо.

Примерно через час она уже сидела за небольшим письменным столом эпохи Директории.

Она только что положила в конверт пять стофранковых банкнот и визитную карточку с «выражением всей своей признательности» и теперь писала на конверте имя военврача.

Но тут в дверь дважды позвонили.

Едва ли слуги уже встали. Нужно было идти открывать самой.

– Четверть девятого. Должно быть, принесли почту.

Она открыла.

Некий джентльмен приветствовал ее непринужденным поклоном, слегка удивленный тем, что вместо слуги видит столь прелестную женщину, и любезнейшим тоном спросил:

– Могу я увидеть мсье Стефена Орлака, мадам?

Со светской улыбкой он произнес это последнее слово как «малам».

– Он… Его сейчас нет, мсье.

– О! Тогда прошу меня извинить, малам. Просто мсье Стефен Орлак просил меня зайти этим утром, как можно раньше. По его словам, он должен был вернуться ночью… Еще раз извините, малам, я загляну позже.

– Но с кем имею честь…

– Я – представитель компании «Восток»…

– Вот как!.. Вынуждена признаться, я о такой даже и не слышала…

– Я пришел по поводу страховки…

– Страховки…

– Страховки на руки мсье Стефена Орлака.

– На руки…

Розина сделалась белой как снег. Ей показалось, что все вокруг зашаталось, закачалось, наклонилось, паркетный пол прихожей накренился под ее ногами, словно палуба корабля в бурю.

Руки Орлака!..

Глава 3 Господин Орлак-отец, спирит

– Я напишу вам, мсье. Спасибо… – едва слышно пробормотала Розина.

Немало изумленный, страховой агент откланялся, а Розина, застыв в прострации у закрытой двери, несколько минут стояла без движения, пристально глядя в одну точку перед собой – в точку, которую она не видела.

Затем она все же вспомнила… Ей открылся целый мир ужасных возможностей… Да, великие артисты теперь, как правило, стараются себя застраховать. Танцовщики страхуют ноги, пианисты – руки…

В этот день должны были быть застрахованы руки Стефена, каждая – на пятьсот тысяч франков!

И возможно, уже слишком поздно! В каком они сейчас состоянии? Ну же, она должна вспомнить!.. Ах да, искромсанные, изрезанные… возможно, переломанные! Она не слишком хорошо рассмотрела. Это ведь был такой пустяк, эти руки, когда речь шла о самой жизни!

Но искусство для Стефена – его искусство! – это ведь половина жизни!.. А также и целое состояние!.. Ах! Эти руки, эти прекрасные белые руки, изящные, гибкие, такие ловкие и сильные, эти виртуозные руки, две феи, пляшущие по клавиатуре, дарившие радость, славу и достаток!.. Ах! Если ему суждено остаться калекой, не в сотню ли раз лучше было бы остаться слепым, по примеру стольких музыкантов!.. Или же глухим, если на то пошло, как Бетховен или Сметана!.. Но его руки! Нет-нет, только не это! Он этого не перенесет! Нет, этого нельзя допустить!

Она бросилась к телефону:

– Профессора Серраля!.. Я хотела сказать: соедините меня с номером «Клебер, двадцать пять – сорок три»!

Побежали минуты. Хирурга пошли искать… там, в этой белоснежной клинике.

– Кто меня спрашивает?

– Это я, мэтр: мадам Орлак. Я забыла вам сказать… Руки… Мой муж… Это Стефен Орлак, пианист… Словом, руки, доктор, спасите их!.. Их нужно спасти любой ценой, понимаете?.. Как он?

Ответ прозвучал весьма сдержанно:

– Мсье Орлаку, милочка, ни лучше ни хуже. Первое вмешательство он перенес хорошо. Все еще без сознания. Главное для нас теперь – чтобы раненый выдержал завтрашнюю операцию. Сейчас он, если можно так выразиться, пропитан всевозможными сыворотками. Словно срезанный цветок в вазе с водой. Цветок, который нужно пересадить. Такие вот дела… Ушиб головного мозга – вот в чем загвоздка. Остальное – вторично, в том числе и руки. Могу вас заверить лишь в одном: будет сделано все возможное, и вместе с человеком я постараюсь спасти еще и артиста. Ваша комната вас ждет… До свидания, милочка. И мужайтесь!

Некая таинственная, темная сила, которая влечет нас к боли и страданиям, толкнула Розину к гостиной.

Там, в тишине, напоминающей молчание сирены, спал крепким сном большой рояль.

Этот рояль, эта тишина… ничто бы не смогло материализовать более жестоким образом беспокойство Розины. И даже сама гостиная – уже не была тем местом, которое приносило успокоение. Не только из-за своего белого и черного, траурного, убранства, не только из-за пальмовых ветвей дипломов лауреата всевозможных артистических конкурсов, которыми были завешаны стены и которые теперь казались надгробными венками, но еще и вследствие своей роскоши.