Руки прочь

Но, увы, сказывалась ли его нелюбовь, а, может, место было такое, несчастливое, но хозяйство в седьмом дивизионе шло кое-как. Забор валился после каждого настоящего порыва балтийского ветра. Канавы быстро засорялись. Крышу конопатили чуть не ежемесячно, а ставню в караулке вчера оторвало с мясом. К тому же для предстоящего ремонта, кажется, не хватало обоев, и Алексей Яковлевич готов был волосы на себе рвать, помня, что два рулона выманил у него зам по тылу Трощук. Он, зам по тылу, не далее, как в прошлом месяце, уволился. Навсегда.

Ненавидимое хозяйство мстило, как могло. Желчь переполняла Алексея Яковлевича при одном слове «работы».

…Так вот, предстояло отрыть яму для того, чтобы захоронить сортирные нечистоты. Чертёж составился в голове у Первого за время прошлого обхода хоздвора. Всё дерьмо, согласно его стратегическому замыслу, обязано было стечь по специальной наклонной канавке, а потом солдатики (любимое словечко Первого) землею забросают. Хотя Первый не уточнял, само по себе очевидно было, что дерьмовую миссию выполнять должны солдаты нерадивые, малосознательные, службы до сих пор не понявшие. То есть, по-ученому говоря, физический труд заключал в себе и воспитательную функцию («Не доходит через голову, дойдет через ноги!»).

Всё это предельно кратко разъяснил своим тунеядцам Алексей Яковлевич, доведя в заключение и требуемые размеры: двадцать пять на двадцать шагов, а в глубину – пять штыков лопаты. Стеночки ровные, и землю далеко не разбрасывать.

Тунеядцы помолчали перед такой нетунеядческой задачей.

– Тут камней полно, – сказал наконец Горюнов, единственный, кто мог связно возразить.

– Камни тоже не разбрасывать, – откликнулся Алексей Яковлевич, улыбаясь.

– Не сделаем за сегодня, – добавил Горюнов.

– Ночью поработаете, – эхом отозвался командир, еще слаще улыбаясь.

– А мы не в наряде, – пустил пробный шар Андрей.

– Считать нарядом, – лаконично ответил гвардии подполковник, потерев ладошки.

Джигиты Ахмедов и Садыев по восточному обычаю всё молчали. Горюнов продолжал:

– А наряды на работы отменены, товарищ подполковник, – тщательно выговаривая это «подполковник» без «гвардии», он знал, что дискуссия ведется впустую, но приступать к рытью, не попререкавшись, не хотел.

– Кто тебе сказал? – удивился Алексей Яковлевич.

– Не практикуются, – поправился Горюнов.

– А мы попрактикуем! Что неясного?

– Так ведь по уставу…

– Что «по уставу»?

– Восемь часов положено спать.

– Ну? Положено, говоришь? Это вы знаете, что кому положено… Это да! Службу кто нести будет?! – взревел Алексей Яковлевич, подступая к Андрею, так что грудью чуть не уперся ему в бляху. – Кого я в караул пошлю, а?

– С лопатой? – тихо обронил Горюнов.

– Ё…ый карась! Тебя Родину защищать послали, вот бери лопату и дуй! Надо будет, руками говно перетаскаешь! Умный какой! – Алексей Яковлевич подпрыгнул, понуждая Горюнова отпрянуть. – Будешь копать?

– Я больной, – вспомнил Горюнов.

– Что у тебя болит?

– Нога.

– Ты кто, боец молодой? Натёр?

– Порезал.

– Где порезал?

– Вы уже видели.

– У фельдшера был?

– Что он тебе сказал?

– Терпи.

– И всё?

– Повязку наложил.

– Я тебе сейчас… лопатой наложу! Освобождение дал?

– От чего?

– От х… моего! От нарядов.

– Обещал рассмотреть.

– Что-о-о?

– У него там больных много. Зашивается парень.

– Горюнов, до греха не доводи!

– Не довожу.

– Работать будешь?

– Что смогу, пожалуйста.

– Я тебя на губу отвезу.

– А яму копать?

– Пока не сделаете, спать не уйдете, – Алексей Яковлевич повернулся через левое плечо. – Сегодня я ответственный, каждый час проверять буду!

И пошел, подпрыгивая, как в минуты крайнего раздражения. «Вот мерзавец! Знает, что не ударю. Нарочно измывается. Ладно, – решил Алексей Яковлевич, поддавая ногой по входной двери, – увидишь небо в алмазах!».

– Днева-аааальный!

Гвардеец выскочил с тряпкой.

– Почему на тумбочке никого нет? Почему дверь в пятнах?!..

Исходя из вышеизложенного, можно было бы заключить, что Алексей Яковлевич – совершенно измотанный человек с разбитой нервной системой. Отнюдь! Именно такую жизнь он полагал единственно правильной. Громить, распекать, песочить, забрасывать нарядами было его, без преувеличения, любимым делом. Даже, наверное, не сама дисциплина, а ее неустанное, железное поддержание являлось для него целью всего движения. В самом деле, он так привык стегать своих нерадивцев, что сделайся они в одночасье отличниками боевой и политической подготовки, почувствовал бы себя обойденным и отвергнутым, в положении буквально лишнего человека.

Нет, хорошо знал Алексей Яковлевич: хоть армия и слывет пока образцом организованности, полного порядка никогда в ее рядах не настанет. А значит, и необходимость иметь такого, как он командира, тоже не исчезнет – никогда.