Руки вверх, Ваше Величество!

Мы подбирали слова, в которых этот звук не встречается: «легкая атлетика», «си-бемоль», «салат со шпинатом». Результат был тот же.

— Эй ты, ворона! — крикнул я раздосадованно. — Тебе не стыдно? Не совестно? Какой-то попугай только что приехал из Америки — и уже говорит по-болгарски, а ты, местная жительница, все гакаешь и прикидываешься балдой!

У меня появилось желание стукнуть ее коробкой красок, но вдруг возникла отличная идея:

— Жора!

— Да, шеф?

— Может быть, твоя подруга привыкла переваривать пищу под музыку, а уж потом ей захочется поболтать?

— Вряд ли, — промямлил Жора.

— Ты пробовал?

— Нет. Я обычно играю на скрипке до приема пищи.

— Значит, надо проверить! Неси свой инструмент!

Бемоль неохотно поплелся в другую комнату, а я прошептал Круму:

— Смотри, что сейчас будет!

Сначала прозвучало что-то классическое из Иоганна Себастьяна Баха. Так было написано на обложке нотного альбома. Смычок сильно давил на струны, и они мяукали, как кошки. Крум воткнул в каждое ухо по мизинцу и загляделся на городской сад. Там спокойно гуляли люди. Должно быть, звуки скрипки не доносились до тенистой аллеи или грохочущий посреди улицы грузовик заглушал их начисто. Лично я слушал Жорино исполнение вторично, поэтому у меня была некоторая закалка. Ворона тоже спокойно выдерживала это испытание. Более того, от этой музыки ей захотелось спать.

— Хватит! — сказал я скрипачу. — Попробуй что-нибудь современное!

— Что, например? — спросил он, опуская смычок.

— Что-нибудь джазовое.

— А, не хочу!

— Не хочешь или не можешь?

Он признался:

— Могу, но мама не разрешает.

Я положил руку ему на плечо:

— Сейчас твоей мамы здесь нет. А настоящие виртуозы могут исполнять все. Ты виртуоз?

— Нет.

— Если меня послушаешься, то будешь.

Жора выставил смычок, как шпагу, крутнул им несколько раз и объявил:

— Шейк из репертуара французского ансамбля «Бабочки»!

И чудо совершилось: еще при первых звуках ворон открыла глаза, мотнула головой, бросилась на желтое покрывало и затанцевала. Пока собственник-дрессировщик пришел в себя, там появились десятки зеленых отпечатке пальцев. Точь-в-точь, как травка!

— Ой-ой! — воскликнул Жора и дал печальный заключительный аккорд.

— Га! — недовольно ответила пестрая танцовщица топнула ногой и оставила на покрывале еще охапку травы.

И, словно недовольная тем, что музыки уже не был слышно, она раскрыла крылья и сердито полетела по комнате.

— Вон! — встревоженно взревел скрипач. — Марш сад, к своим родичам!

Крум и я бросились помогать хозяину, но по стенка зацвели семь-восемь новых букетов, один другого пестре и размазаннее.

— Га-а-а! Га-а-а! — кричала ворона. Она сама себе подпевала. Сама отбивала такт. Сама разукрашивала мебель, у которой уже далеко не везде был цвет слоновой кости. Пока мы ее выгнали, комната стала похожа на картинную галерею.

И как раз тогда…

Глава VII. Телефоны звонят

Как раз тогда дверь отворилась и вошла мать Бемоля.

— Кто это наделал?! — спросила она после того, как ее взгляд окинул и оценил весь дрессировочный зал.

— Одна ворона, — ответил я, и это была сущая правда.

— Моя ворона, — дополнил Жора. — Мы хотели превратить ее в попугая.

— И кто же подал такую идею?

Я признался бы сразу, потому что чужим детям дают в таких случаях взбучку поменьше, но бывший владелец сеньориты Ворониты меня опередил:

— Я, мама. И больше не буду. Теперь буду заниматься только скрипкой и школьными уроками!

Женщина скорбно уронила руки, села на краешек кровати так осторожно, чтобы не перепечатать на свое платье какую-нибудь травинку, и обратилась ко мне:

— Сашко, Сашко, ты же ему друг, почему ты не удерживаешь его от таких поступков?

И снова, только я хотел было признаться, Жора лишил меня слова.

— Я вас провожу, — сказал он быстро. — Мама что-то неважно себя чувствует.

Когда мы вышли, он только сказал мне:

— Наивный! Тебе, небось, кажется, что так наказание было бы меньше? Или тебе захотелось, чтобы нам запретила дружить?

Потом он подтолкнул нас к противоположному тротуару и медленно поплелся домой. Из горсада доносился смех. А поскольку смех — это здоровье, мы с Крумом тотчас отправились туда.

Десятки людей глазели на ветви орехового дерева, тыкали туда пальцами (мама мне так не разрешает, потому что это неприлично) и кричали:

— Ну и птичка! Красавица да и только!

— Боже мой, что за расцветка!

— И не гордячка: пристала к воронам, а они, мещанки этакие, не принимают ее в свою стаю…

Один старичок, с усами и в макинтоше, тщательно вытер очки, надел их опять на нос и сказал:

— Такого экземпляра я не встречал еще ни в одной энциклопедии! Возможно, это какая-то редкая разновидность ары или какаду?

Из кроссвордов я знал, что ара и какаду — виды попугаев. Поэтому, несмотря на пережитую неудачу, мне стало приятно от высокой оценки нашего художественного мастерства. Я еще долго, наверное, наслаждался бы удивленными лицами и возгласами, если бы у Крума не развязался язык.

— Это самая обыкновенная здешняя ворона, — сказал он и гордо пригладил свои торчащие вихры. — Мы ее покрасили полчаса назад во-он в том доме!