Руки вверх, Ваше Величество!

— Прошлой весной, — продолжал я спокойно, — дядя Владимир дал мне интересную книжку «Олимпийские игры и древности». В ней рассказывается, между прочим, и об атлете Милоне, который появлялся на стадионе с огромным быком на плечах.

— Ну и трепач! — улыбнулся Крум, но я великодушно простил ему эту несдержанность.

— Милон начал упражняться, когда бык был еще маленьким теленком. Носил его каждый день, а тот ел и поправлялся. В конце концов, атлет потряс публику и был увенчан лавровым олимпийским венком… Но для Валентина я придумал кое-что поинтереснее!

Пока будущий атлет приходил в себя, я принес из кладовки старую водопроводную трубу полутораметровой длины.

— На концах этой штуки мы прикрепим по креслу. Потом отнесем стол в угол и освободим таким образом хорошую площадку для тренировки. От тебя, Валентин, требуется только поднять эту трубу и оба кресла над головой.

Валентин вытер лоб краем скатерти и выпрямился:

— А не будет ли благоразумнее начать с маленьких стульчиков? Когда привыкну, перейду на кухонные табуретки, а потом смогу приняться и за эти ужасные кресла. Пусть будет так, а, Сашенька?

— У нас нет времени! К тому же упражнение с креслами — это всего лишь начальный этап. Каждый день мы будем добавлять к ним все новые тяжести. Кончится тем, что мы разместим в креслах по балерине. Они будут танцевать, ну, например, танго «Компарсита», а ты позаботишься еще и о том, чтобы они не упали.

Валентин смотрел на меня с отвисшей нижней челюстью.

— А теперь я отведу Крума на кухню. Там я ему объясню, что он должен делать, чтобы стать жонглером.

— Буду работать с тарелками? — деловито спросил мой друг, следуя за мной.

— Никаких тарелок! — отрезал я. — У нас нет фабрики для производства фарфора!

На кухне, обращенной окном к северу, начало темнеть. Я включил свет и показал на раковину:

— Крум, ты можешь выпить литр воды?

— А это необходимо для номера?

— Необходимо.

Крум нагнулся, чтобы не задеть лбом подставку под зеркалом, открутил кран и начал: один, два, три… двадцать три хороших глотка.

— Больше не можешь?

— Не могу. Очень сожалею, но из меня перельется…

Я вынул из бумажного кулька шесть апельсинов. Кругленьких. Оранжевых. Но только шесть. Они были последними в магазине, откуда папа принес их со строгим запретом: не сметь ни под каким видом трогать, потому что завтра вечером должны были прийти важные гости. Ну и хорошо, я принял все меры предосторожности: Крум для них теперь безопасен. Апельсины могут, разве что, падать, но при этом останутся, конечно, целыми. Я их положу в тот же кулек, и сервировка стола для гостей не пострадает.

Круму я сказал:

— Это твой реквизит. Другого нет, но и этот неплох — сияет даже при слабом кухонном свете, а представляешь, каково будет под куполом цирка?

Крум очень грустно ответил, что представляет.

— Подбрасывай сначала только два апельсина. И не слишком высоко. Так, чтобы легче было ловить. Постепенно увеличивай высоту броска и количество апельсинов. А в дальнейшем мы будем для каждого представления приобретать собственный реквизит и в конце, под аплодисменты раздавать его детям…

Разрешив Круму заниматься самостоятельно, я пошел в гостиную. Валентина я застал сидящим в одном из кресел. Трубу он положил рядом с телевизором. Нелегко было закрепить ее между сиденьями и спинкой каждого кресла, но с помощью Валентина мне удалось и это. Потом я похвалил его, сказав, что он не какой-нибудь там дармоед, оттащил стол подальше и крикнул:

— Але — гоп!..

Маленький болгарский Милон нагнулся, напрягся до покраснения, но поднял трубу только на высоту около десяти сантиметров, достаточную, впрочем, чтобы раскачались оба кресла.

— Не могу! — простонал он.

— Можешь, можешь, только ты еще не уверен в своих силах. Представь себе, что ты на стадионе и тебе нужно нести быка!

Не знаю точно, это ли представил себе Валентин или вдруг увидел себя изгнанным из нашей компании, отправленным играть с девчонками… Во всяком случае, он широко расставил ноги, как настоящий штангист, и в следующее мгновение выпрямил руки над головой:

— Ап!

Но, к сожалению, за этим поистине прекрасным мигом последовал ряд других, уже совсем неприятных моментов: труба закачалась, как перекладина весов, одно из кресел описало большую дугу и уперлось в стол, а другое стремительно полетело в мою сторону и, наверное, придавило бы меня, если бы я вовремя не отскочил. В заключение все живое и неживое — штангист, реквизит и директор, — как на поле брани, распласталось на полу.

В наступившей тишине с нижнего этажа через открытые двери балкона донесся голос нашей соседки Пиронковой:

— Что вы там наверху делаете, а?.. Боже милостивый, мой абажур…

Я исследовал наши потери. Пострадала только одна ножка кресла да еще моя фокусническая коробка, помятая другим креслом. Из нее выглядывал персик, вода же была вся на ковре.

— А представляешь, если бы еще были танцовщицы? — задумчиво спросил Валентин.

Снизу Пиронкова продолжала сердиться и кричать, что добьется, чтобы отец хорошенько мне влепил. Но ей не нужно было так бесноваться — я и без нее здорово влип.