Рукопись Бэрсара

...Я стояла возле окна, и дождь лупил по обвисшему саду, и на дорожках лопались пузыри. Дождь и домик в саду. О боже! подумала она, так вот что это такое! Я даже не помню, как его звали, я помню только, как я его любила. Он глядел на меня и молчал ‑ что можно сказать, когда тебя предают? Я любила его и я его предала. Я всегда предавала, подумала она, чаще себя, но достаточно часто и других. И не стыжусь, сказала она себе. Если бы не предавала, я бы не стала тем, что я есть, тем единственным, чем мне стоило стать.

Там, внизу, лежала вся ее жизнь, короткая и безмерно большая. Все уместилось в ней: сражения и любовь, холодное честолюбие и ночная тоска, задушенная нежность и вечная жажда боя.

‑ Я стала тем, что я есть, ‑ сказала она себе, ‑ а смерть зачеркнула меня и оставила мне Легион. Но чем эта ложная жизнь отличается от настоящей, от той, которую мне пришлось дожить?

...Мгновенная жизнь выступала из пустоты щемящим и красочным облаком воспоминаний. Друзья, лица девушек, трепетный луч маяка, зыбкие детские улочки Тайразо и лестница, уходящая прямо в море. Он оттолкнулся от скользкой ступеньки и нырнул, ушел в зеленую сочную глубину и плыл под водой, пока хватило дыхания. А когда он вынырнул, берег был далеко, и тяжелое красное солнце садилось в воду, а от солнца прямо к нему тянулась сияющая полоса, дробящаяся, текущая желтым и алым.

Он был один ‑ маленький мальчик в огромном море, и это море принадлежало ему. И весь этот мир принадлежал ему, и вся его жизнь ‑ от первого до последнего вздоха ‑ принадлежала только ему.

И даже, когда все угасло, робость еще трепетала в нем, потому что его смерть принадлежала только ему...

‑ Альд! ‑ закричал Алек, когда их швырнуло назад и покатило по серому, как опавшие листья.

‑ Альд! ‑ закричал он, кидаясь навстречу второму удару, и опять его сшибло назад, как букашку с руки. Но он зарычал и снова пошел вперед, опять и опять, пока не очнулась Инта.

‑ Оставь, ‑ сказала она. ‑ Некого звать. Он уже свободен.

Маленькая фигурка, черная на сером, спокойная, как всегда.

‑ Иди сюда, ‑ сказала она. ‑ Я так и думала, что мы не пройдем. Просто не хотела ему говорить. Он бы нас не оставил.

‑ Почему? ‑ спросил Алек. ‑ Почему? ‑ У него были бешеные глаза, и она погладила его по руке.

‑ Потому, что мы ‑ это мы, и нам не нужна свобода. Мы ‑ это мы, опять сказала она, ‑ что бы мы делали со своею свободой? Я не хочу ничего стыдиться...

‑ А я не стыжусь, ‑ ответил Алек, ‑ я давно за все заплатил.

‑ А я нет, ‑ задумчиво сказала она. ‑ Я ведь привыкла думать, что вся моя жизнь чем‑то определена ‑ войной, воспитанием, традициями семьи, воинским долгом, присягой ‑ и в этой заданности я казалась себе свободной. А если бы мне в каждом случае был дан выбор ‑ чем тогда окажется вся моя жизнь? Цепью предательств ‑ больших и малых, ненужных жертв и бесцельных убийств. Значит, я должна презирать себя? Зачем мне такая свобода, Алек?

Они стояли, держась за руки, и что‑то уже мерцало внизу. Сквозь серое, словно река сквозь тучи, изменчивый, будто рябь на воде, текучий узор из серебряных точек. Вот так мы смотримся со стороны: цепочки из белых искр и красные вспышки.

‑ Это... он?

‑ Да.

‑ А если вернуться назад?

‑ Назад не вернешься, ‑ угрюмо ответил Алек. ‑ Я пробовал.

‑ А вперед?

‑ Нет, Инта. Только вниз.

Она поглядела вниз, на яркие огоньки ненастоящего боя. Когда‑то я часто играла в такие игры. Мне нравилось в них играть. Наземные операции, деблокада планеты, высадка десанта с нестабильных орбит...

Бездарные игроки, подумала вдруг она, четвертая цепь под ударом, сейчас ее просто выжгут. Она уложила цепь, и смутное сопротивление... нет, воспоминание. Вот так бывает, когда неясен Сигнал, и ты не знаешь, как быть в середине боя.

Она уложила цепь, и залп пронесся над ней, а цепь полыхнула огнем, и встречная цепочка искр распалась на редкие блестки.

И тогда она подняла цепь и повела на прорыв, а пятая черт знает где, и надо ее подтолкнуть...

Что‑то случилось. Лопнуло, оборвалось, рассыпалось на осколки, и пустота до крика...

Она подняла глаза. Все тот же изменчивый мир никакой, тускло‑серый и пустота. До крика.

‑ Алек! ‑ сказала она. "Алек", ‑ сказали ее губы, но Алека нет, хоть он и стоит рядом с ней. Что‑то лопнуло, разорвалось, разбилось, и между ними стена из каменеющей пустоты.

‑ Алек! ‑ кричала она, но он уже уходил. Медленно и устало по невидимому склону. Уходил, уменьшался, исчез.

И еще одна искорка загорелась внизу...

Стая

Будильник задребезжал, и женщина шевельнулась. Она повернулась на спину, не открывая глаз, и мужчина чуть отодвинулся, выпуская ее.

‑ Холодно, ‑ сказала она. Тихо и жалобно, не открывая глаз, мужчина опять потянулся к ней, но она уже выскользнула из постели в холод и темноту нетопленного жилья, в душный смрад закупоренных наглухо комнат.

Она одевалась в темноте, судорожно натягивала на себя одежду, чтобы сохранить хоть немного тепла, но холодная одежда не согревала, перепутывалась в руках, и мужчина обнял ее за плечи, прижимаясь грудью к ее спине.

‑ Жаль, что тебе уходить, ‑ сказал мужчина.