Рукопись из Тибета

Команда танкера состояла в основном из цветных, разбавленных несколькими европейцами, капитан был аргентинец и носил имя Хуан Себастьян Карлос. При первой нашей встрече за пару дней до отхода, которая состоялась с участием сеньора Мигеля, этот человек произвел на меня самое благоприятное впечатление. Ему было под пятьдесят, капитан плавал с пятнадцати лет и был настоящим морским волком, а к тому же старинным другом кабальеро. Зная от последнего, что в прошлом я служил в военном флоте, он без долгих проволочек внес Этьена Готье в судовую роль[23], заявив, что в море моя главная обязанность вместе с боцманом держать в кулаке палубную команду.

– Если что не так, сразу бей в морду, сынок, – многозначительно изрек сеньор Карлос, подняв кверху палец. – Битие определяет сознание. – А когда я рассмеялся, поинтересовался: – В чем дело?

– Так когда-то говорил мой командир – сказал я. – На подводной лодке.

– Он был хороший психолог, – кивнул капитан. – Главное, дисциплина.

После прощания с сеньором Диего мы поднялись на танкер, и он пригласил меня в кают-компанию, где познакомил со старпомом. Тот был здоровенный, веснушчатый швед по имени Нильс Бьерн и сразу мне не понравился. Судя по длинному красному носу, швед любил прикладываться к бутылке и к тому же, узнав, что я француз, пренебрежительно фыркнул.

– Не обращай внимания, – сказал капитан, когда сославшись на занятость, старпом покинул помещение. – Нильс отличный судоводитель, а в море это главное.

Далее в кают-компанию был вызван вестовой, который препроводил меня в каюту, где я должен был жить вместе с боцманом. Последний оказался сухощавым сыном Поднебесной, именовавшимся Ван Ли. И он весьма обрадовался знанию мною китайского.

– Приятно встретить на другом конце земли такого человека, – улыбаясь, прищурил он раскосые глаза. – Кстати, ты не жил у нас? Выговор у тебя пекинский.

– Не пришлось, – ответил я. – Просто у меня был оттуда хороший учитель.

Больше расспрашивать боцман меня не стал, у азиатов это считается признаком дурного тона, но зато угостил отличным цейлонским чаем и ввел в курс дела. Исходя из инструктажа, мне как его помощнику надлежало вести учет и хранение инвентаря с инструментами для работ по корпусной части судна, а также брезентовых чехлов и спасательных жилетов; самостоятельно работать с якорным, швартовым, буксирным и другим палубным оборудованием, а заодно руководить в этой части работой матросов боцманской команды.

– Парни у нас ничего, – потягивая крепкий чай из миниатюрной фарфоровой чашки, сказал Ван Ли в завершении. – Хотя и разных наций. Но есть один нехороший человек, матрос второго класса Пинский. Он поляк, а к тому еще расист. Будь с ним поосторожней.

– Постараюсь, – нахмурился я. Ибо поляков не любил еще больше американцев.

На следующий день, отшвартовавшись, мы вышли в океан, а через сутки у меня с «паном» случилась драка.

В то утро мы драили, а потом смывали из пожарных рукавов палубу, и я сделал лениво орудовавшему шваброй поляку замечание, на что тот, буркнув «Мав че в дупу»[24], харкнул мне под ноги. Я тут же вспомнил наставления по боевой подготовке и врезал хаму по морде. Гремя шваброй и ботинками, тот покатился по палубе, а потом с криком «Еще Польска не згинела!» вскочил и ринулся на меня. За что получил второй удар – под дых. Драться я умел и уважал это дело.

Пускающего сопли поляка утащили вниз, после чего мы продолжили работу.

Так как вся эта нация весьма любила жаловаться, он обратился к капитану, но тот порекомендовал Пинскому быть более осмотрительным и надлежаще выполнять свои обязанности. На этом инцидент был исчерпан, а боцкоманда прониклась ко мне уважением. К слову, на флоте весьма уважают мордобой как средство воспитания. Можно вспомнить того же Станюковича, Мариетта, Форестера или Джека Лондона. Там всё правда.

Между тем плавание продолжалось, Южная Атлантика впечатляла величием и непередаваемыми картинами. В прошлой жизни в годы службы на флоте мне довелось в основном бывать в заполярных морях, которые не радовали глаз разнообразием красок. Тут же был весь их спектр, с преобладанием ультрамарина. По утрам океан искрился золотом солнечных лучей, днем покрывался серебром, а вечерами отсвечивал пурпуром заката. Раз за разом за кормой появлялись стремительно скользящие в воде дельфины, иногда ее чертил акулий плавник, в небе на гордо расправленных сильных крыльях неподвижно висел фрегат.