Рукотворное море

Когда снова проходили мимо штабной батареи, там уже разбирали хозяйство. Скоро должны были подойти трактора, чтобы перевезти все на новое место.

Утром приехал капитан Муринов, замкомандира полка по строевой части. Обсуждаются вопросы снабжения маслом и продовольствием. Два трактора завязли, их нужно разрывать. На одном получился перекос рамы, и гусеница спадает. Другой трактор засел «по уши». Его оставили до той поры, когда просохнет.

Я видел трактора со спущенными, как чулок, гусеницами.

Дизельного масла нет, пушки будут заправлять автолом.

Получен приказ о перекраске материальной части в защитный цвет.

Вчера переехали на новый КП. Сперва пришли трактора без тросов, и один из них пришлось гнать обратно. Продовольствие не взяли во второй рейс, не успели, и мы без ужина.

В 15 часов должна была работать батарея. Подполковник позвал меня, и мы пошли. Начался обстрел дальней дороги, которая идет вдоль опушки. Там стоял какой-то фургон. Снаряды стали ложиться вокруг него — он двинулся. И вдруг на опушке показалась желтовато-оранжевая вспышка. Я подумал: почему одни разрывы дают обыкновенный черный фонтан, а другие такое пламя? Еще раз и еще раз. Тогда подполковник догадался, что наши пользуются разрывами вражеских снарядов для ведения собственного огня. Разрывы должны были мешать засечению позиции.

Вскоре мы услышали шум тракторного мотора, а затем начался огневой налет. Стреляло два орудия, и снаряды вздымали фонтаны как раз там, где только что находились наши. Затем заработала дальнобойная артиллерия противника. Снова и снова вздымались фонтаны в километре от нас. А трактора тащили орудия.

Определив место бывшего нахождения батареи, противник обрушился на него, а затем стал искать все возможные пути обхода. Но батарея успела уже откочевать. Мы вернулись на КП, а он все нет-нет да и начнет огневой налет по тому месту, где стояла батарея. А ребятишки в деревне продолжали все это время играть в лапту.

Позже к нам подошел командир орудия Требуха. Его рука все еще сильно дрожала от азарта и напряжения.

Мы шли по разбитой лесной дороге. Распиленные, сломанные деревья. Работа немецкой артиллерии. Алюминиевые концы дистанционных трубок. Кожаные подсумки, каски. Шалаши из еловых ветвей — все леса так выглядят.

Поле, усыпанное нашими листовками. Деревня Беколово — настоящее пепелище, прямоугольники мелкого серого пепла. А вокруг — пережженные, с лиловатым отливом, измятые ведра, чугунные котелки, кусок продольной пилы.

Березовая лестница, перевязанная красными нитками, дерево, и НП на нем. Широкая мрачная прогалина — противник на другой ее стороне.

И снова поездка. Утром пятнадцатого мы выехали на машинах с боеприпасами в Марево. Из-за боеприпасов мы сделали лишних восемьдесят километров — проскочили за Пено, за Соблаго, так как немцы прятались в лесу. И потом мы ехали всю ночь по лесистой дороге. Часа три поспали в Марево у женщины с прибалтийским акцентом. Если бы в театре изображали шпионок, то тип лучше ее трудно было бы найти.

От усталости я так спал, что не слыхал, как Шифман положил на меня пальто. Затем, чтобы разбудить, они меня сильно трясли.

Только в восемь часов, с колонной в шестьдесят машин, выехали из Марево.

По обочинам дороги минированные участки, брошенное снаряжение.

Вблизи Марево красивая местность, как бы дубовая роща.

И небо, как всегда, когда едешь на машине по открытой местности, было беспредельно и ясно по-мартовски.

Шифман поехал вперед. Мы встретились с ним в Марево. Здесь была редакционная машина с воентехником Гречаным. На ней мы тронулись дальше по дорогам, залитым водой.

Снова пробка, теперь у Залучья. Машины скопились у разрушенного моста.

Здесь в обилии накапливались десантники, они были в своих особенных костюмах и в валенках. Новенькие американские ботинки с красивыми медными гвоздями висели у них через плечо.

Великолепный грузовик «додж» завалился у временной переправы (мы проехали через наведенный рядом мост). Он стоял покосившись, ветровое стекло было разбито, шофер с безучастным видом продолжал сидеть в кабине. Мимо него тянулись в обратную сторону конные обозы — они были еще на санях.

Кое-где еще были немецкие надписи, например: «Дорожный песок».

Немецкие кладбища по сторонам. Таблички — то белые, то желтые, то овальные; пластинки, вырезанные из березовых стволов.

Кое-где попадались пленные, оборванные и жалкие. Иногда казалось, что они нарочно как бы прибедняются. Нет, конечно, они просто были измучены до предела, до предела натерпелись страха, и у большинства теперь было настроение: «А-а, будь что будет, так или иначе ли, но игра проиграна, война для нас кончилась!»

Каждая высотка в этом районе была укреплена, а теперь разбита, перемещена, перемолота огнем артиллерии, перепахана авиацией, все мосты сожжены, все узкие места на дорогах взорваны.

Лошади лежали вдоль дорог, и они не были съедены. Запомнилась лошадь, издохшая на коленях, она упиралась мордой в талый снег, и ее… оскаленные зубы придавали ей такой вид, точно она улыбалась.