Рукотворное море

Тот грузин, который ехал в поезде, дядька был пожилой, упитанный будь здоров! У них знаете какая еда, в Грузии? Шашлык да чахохбили, чахохбили да шашлык! И воды простой они нипочем не пьют. Одно вино из козлиных рогов, одно вино, если так можно выразиться. И закусывают травкой. Травка у них такая. А сам грузин — интересный, седой бобер, только бровь черная. Голос послушали бы — бас у него густой, как из дубовой бочки. И личность приметная: нос горбатый, кавказский человек в некоторой степени. Врет он или нет, только видишь ты, какая стежка, — в давние времена грузин этот бродил, говорит, одиночкой в районе Витима. Места гиблые, климат, говорит, смертный. Так тот грузин говорил. По правде сказать, я уж и не помню в точности, какой он край называл. И поручиться, что в те годы еще шлялись такие бродяги, тоже не могу — дескать, вещевой мешок за плечом да берданка. Итак, отчасти, был вечер. Это не я, это говорил грузин в поезде. И выходит он из глухой тайги. Солнце вот-вот сядет. Посмотрел налево, посмотрел направо — берег неизвестной речки. Гнуса, говорит, видимо-невидимо. От себя могу дополнить. Как там в смысле гнуса за Витимом, не знаю, а где я бывал в Сибири — гнус и комарье, с позволения сказать, просто стихийное бедствие.

Однако он еле стоит на ногах. Патроны и порох давно кончились, спички, примерно говоря, отсырели, нипочем даже костра не развести, соль кончилась, сухари и концентраты, какие были, извел до последней крошки, три дня не ел, если не считать дикой ягоды да моха. Отощал, говорит, жуткое дело.

Выходит он, значит, из чащи и видит — на берегу одинокая избушка, в какой-то мере страшновато. Однако деваться некуда, единственное спасение, если в избушке кто живет или складены запасы. До порога дотащился, а открыть дверь — сил нет. Так и свалился.

Вот так и произошла у него, говорил грузин, жуткая встреча.

Открылась дверь, на пороге — ни дать ни взять — апостол Петр или прародитель наш Ной, рассказывал грузин в поезде. Борода белая во всю грудь, и голова седая вся, серебряная, а глаза голубые-преголубые, неземной свет в них светит, в некотором роде.

Поднял тот старик нашего грузина, ввел в избу, посадил на лавку, накормил, напоил, спать положил, а потом, значит, отчасти, вот что оказывается.

Было их два кореша в прошлом. Тот, второй, был рыжий, здоровенный парень. А этот — ростом поменьше, послабже, скажем, русый был. И была между ними дружба неразлучная. Общий харч, и общий кров, и вся судьба у них общая, если так можно выразиться. Теперь Русый, примерно говоря, жил на покое. Белку он промышлял, конечно, или там, скажем, лису. Ставил ловушки, отчасти, и на соболя.

Вот тут, с позволения сказать, и пойдет, собственно, моя байка.

С тем Рыжим они не то чтобы жили душа в душу — один без другого, в некотором роде, сто бы раз пропал. Был случай, скажем, говорил грузин, на кого-то из них полез в тайге медведь-шатун. Это знаете зверь какой? Ему бы спать, а кто-то его поднял из берлоги, — нет зверя свирепее. Ну и полез то ли на Рыжего, то ли на Русого, я теперь не помню. Тот, примерно сказать, выстрелил, да только ранил, и медведь вышиб ружье в момент. Доблести тут особенной нет, какой ты ни будь друг, но все же! Так вот другой валенок скинул, на руку надел, да в пасть зверю. И ножом пропорол медведя вдоль брюха. Без такой помощи, говорил грузин, в тайге не жизнь.

В другой раз шли они через перевал. Ну, как положено — пояса у них особенные. А то даже и жилеты, говорил грузин. Перевал там страшенный, весь снег сдуло, сплошное обледенение. Рыжий и сойди с тропы по нужде, только зашел в кусты, споткнулся о корень и чесанул кубарем вниз с немыслимой кручи. Старик рассказывал грузину: бросить Рыжего — и, видишь ты, такая чертовщина и в голову не взбрела. Бросить товарища в беде — таких людей, примерно, в тайге не видели. Полтора часа с полной опасностью для живности спускался он по склону. Как его бог уберег, грузин говорил, немыслимое дело. Достал Рыжего, тот едва жив лежит в сугробе. А как оттуда выбраться? Достать достал, а вылези попробуй! А Рыжий стоном стонет от боли, не то вывих, не то перелом, и понять нельзя, что болит, где? Полтора часа тот старик спускался к Рыжему, пять с половиной часов в какой-то мере с Рыжим через плечо поднимался обратно на тропу. Выбрался в полной уже тьме.

В другой раз — обратная история, сам старик, то есть Русый, попал в переплет. Собственно, тогда он был молодой. А случилось, я уже несколько не помню, то ли дерево на Русого упало, то ли он упал с дерева, зачем его туда только занесло? То ли неудачно шагнул, оступился, может, пробирались через бурелом, одно слово: сломал он ногу, примерно сказать, и ходьбы для него не стало вовсе. Так что ты думаешь, грузин говорил? Рыжий и лубок приготовил, и кость вправил, и тащил, известная вещь, через бурелом, три дня и три ночи, отдыха не знал, боялся — тот, часом, помрет дорогой. И пять месяцев в самую зиму ходил за ним, как за ребенком.