Рулетка еврейского квартала

Здесь, в этом доме, Соня еще ни разу не бывала. Юзя и Раечка купили тут жилую площадь не очень давно, оставили прежнюю богатую квартиру для младшей дочери Ляли, которая наконец-то, в почти тридцать восемь лет, вышла замуж. Представьте только, за контрабасиста Веерова из оркестра ее же собственного отца. Вееров, оказывается, давно заглядывался на Лялю, вообще обожал полных и жгучих брюнеток, и даже, как выяснилось по его признанию, тяжко по ней, Ляле, страдал. Но не решался, потому что был отягощен законным браком с весьма скандальной особой, редактором на радио «Маяк», некой Серафимой Карловной. Но когда его Серафима вдруг однажды ни с того ни с сего, хлопнув дверью и захватив попутно из их однокомнатного дома все, кроме стен, ушла к другому, композитору-песеннику Приголубь-Сосновскому, тут-то Вееров и осознал свое возможное счастье.

И вот тогда Юзя Полянский и прикупил на скопление лишних своих гонораров апартаменты в высотке на площади Восстания. Еще столько же Полянские угрохали на ремонт и реставрацию полов, труб и увесистой лепнины. И теперь принимали гостей на день рождения Раечки уже в новом интерьере.

Прежних знакомых пришло немного. Вообще организовано было Полянскими малолюдное сборище. Соня с мужем и Димкой, за которым сейчас приглядывала по указанию старая домработница Раечки, Ева Самуэлевна с Львом Израилевичем, Мирочка и Ляля, теперь обе с мужьями, да еще старики Азбели, все такие же зловредные и богатые, но уже без детей. Тем было неинтересно, да и ни за что бы не пропустила его дочь Лара сезона в Давосе. Вейцы – те все уж давно жили в Австралии. Старая Фая Берлин померла еще прошлой зимой от рака кишечника, а муж ее после этого слег совсем, и его опекала сиделка. Заявился, однако, и концертный директор Юзи Полянского, некий Киприади, полуседой грек, смешно рассказывал анекдоты. Нет, не подумайте, вовсе не анекдоты его были смешны, бородатые и затасканные до дыр, а забавно звучал его специфически коверкающий слова акцент, что-то вроде «приешедеши мужикус в баню». Но хохотали над Киприади до неприличных колик, а он не обижался, а как бы был рад и травил уже без остановки. Особенно смеялась строгая Ева Самуэлевна, которой Киприади строил издалека глазки.

Когда подали к столу форель, испеченную в фольге, и из новомодного – разогретое фондю для телячьей вырезки, Моисей Абрамович, злокозненный старикашка Азбель, не смог удержать свой верткий язык от липучих колкостей.

– Сонечка, и что же пишет вам бабушка? Расскажи мне, деточка. А то от меня все скрывают, берегут мои нервы. А я слыхал, у них и в Калифорнии не хорошо. А от самой Фирочки ни даже приветика, ни открыточки, ни звоночка?

Рая Полянская громко очень закашлялась за столом, пытаясь перебить бестактность, но кто же мог одолеть старого Азбеля, когда тот непременно хотел сделать другому язву.

– Раечка, выпей еще компоту. Так что же, Соня? Говорят, твой дядя Кадик чуть ли не самый настоящий лаборант в тамошнем университете? – захихикал Азбель, даже густые белые его брови заплясали от смеха. – Это шикарная карьера, очень удачная, очень!

И Моисей Абрамович закудахтал, заклокотал горлом, ему было невероятно весело. Но его забаву поддержала лишь его же собственная жена. Да еще загоготал Киприади, вообще не поняв, в чем дело и почему смешно быть лаборантом в Америке.

– Я не знаю, Моисей Абрамович. Бабушка мне не пишет, – честно ответила Соня и только потом поняла, что наделала.

– Так-таки и не пишет! Ну, еще бы! О чем писать-то, о том, как Фира с сыночком надули собственную семейку, а сами и остались в дураках! Да, в дураках! Что же, Бог, он есть и все до капельки видит! Так, Сонечка? – юродствовал дальше Моисей Абрамович.

Но Соня ничего не смогла понять из его намеков, хотя о многом догадывалась. Но не сейчас же выходило нужным это обсуждать. Однако Азбель и не думал уняться:

– А с синагогой-то, с синагогой! Каково! Я знал тут одного Фуркина, а тот в свою очередь ихнего ребе Григоровича, надо сказать вам, еще того «гимпеля» в одном интимном еврейском месте. Так этот Фуркин рассказывал мне, что когда Григорович из милосердных чувств, заметьте, так и сказал, предложил нашей Фирочке сытное место торговки в его кошерной коммерции…

– Мотя, побойся ты Бога, не при детях! Сам же сказал, ОН все видит! – оборвала тут Азбеля очень гневно Раечка Полянская.

Моисей Абрамович заткнулся, но было видно, что с трудом и ему все равно неймется. Однако положение спас Киприади, затеявший новый анекдот «о руссе, армяке и грузиане». Интерес столовников само собой как бы отвлекся в сторону, а у Сони выпал шанс. Ей очень сделалось интересно, что же такого рассказал Моисею Абрамовичу этот неведомый Фуркин, но расспрашивать лично противного старикана Соне не хотелось. И она попыталась поймать взглядом внимание Раи Полянской, вдруг сумеет подать знак. Уж очень нужно было расспросить.