Рулетка еврейского квартала

За все то короткое относительно время, что Гингольды прожили в Нью-Йорке, они умудрились восстановить против себя немалую кучу народа. Собственно говоря, водились с ними одни только Хацкелевичи, Натан и Роза. И то потому лишь, что Натан приходился бабушке двоюродным братом и где-то в закоулках души еще продолжал благоговеть перед московской сестрой, настоящей генеральшей. Но даже и у Хацкелевичей терпение с эдакими-то родственничками было на исходе. Про остальных местных аидов нечего было и говорить. Да и кто же станет тебе сочувствовать, коли допрежь ты исправно плевал людям в лицо свысока и держался меж ними, словно богач-плантатор среди негритянских хибар. Потому на несчастья Гингольдов только позлорадствовали. Не то оказался ребе Григорович, как выяснилось, порядочный, хоть и весьма суровый в вере человек. Рая Полянская много о нем слышала, и больше хорошего, когда с мужем была на гастролях в Мэдисон-сквер, но лично так и не познакомилась. Вот ребе Григорович и пришел, единственный, на помощь бабушке и Кадику. Хотя нет. Не вполне единственный. Брат Натан еще раньше предложил племяннику поработать в его кар-сервисе, благо тот все же инженер, а там со временем выучится на знающего механика и может даже войти в дело компаньоном. Надо ли объяснять, что Гингольды с плевками негодования то предложение отвергли, да еще оскорбили бедного Натана почем зря. И если бы не тетя Роза, смешливая и очень благодушная женщина, дело бы завершилось родственным разводом. Но Роза только и сказала, что все Гингольды «ены мишигинэ», а Кадик совсем «герутене», такой безрукий, что уж лучше и спасительнее для их кар-сервиса, что он, слава пророку Моисею, отказался. И пусть себе родственнички орут и возмущаются, соседи только больше станут уважать Хацкелевичей за долготерпение и, может, Натана за кротость души изберут синагогальным старостой.

Итак, ребе Григорович отправился в нелегкий, тернистый миссионерский путь оказания ближнему милосердной помощи. Занятие для дяди Кадика он придумал сразу. Хотя в делах вверенной ему паствы вполне мог обойтись и без него. Но ребе Григорович был великодушен. К тому же давно мечтал об установлении более близкого контакта, так сказать на простом, бытовом уровне, между евреями американскими и евреями подлинно Сиона. В основном в культурно-религиозном плане. Но у ребе Григоровича никогда не хватало на то времени. Из вверенных ему иудейских душ половина и в глаза не видела ни Торы, ни Талмуда, почти никто не владел ивритом. Да еще из-за уважительного отношения к самому ребе местные иудеи предпочитали улаживать свои разногласия исключительно в синагоге. И ребе приходилось судить обо всех семейных дрязгах, о покупке в кредит холодильников, о нерадивых детях, о чумке у собак, и все в таком же духе. Потому он и счел вдохновенной свыше свою идею взять на работу Кадика для культурного обмена с исторической родиной. Средства, вверенные ему общиной, позволяли эту работу дать и даже выделять порой некоторые суммы на приглашение единоверцев из-за океана, на проведение просветительских лекций с наглядными пособиями. И даже на устроение совместных чаепитий, где полагалось стараться говорить на иврите, раз уж никого было нельзя и силком заставить посещать организованные им некогда курсы по языку. Но сколько мог платить за не самый нужный труд ребе Григорович? Вот и выходило Кадику за все про все, за несколько часов в день занятий от силы долларов пятьсот-шестьсот в месяц. Смешные деньги, если учесть, что по законам общины бесплатное жилье предоставлялось сроком только на год, и то только таким пожилым людям, как бабушка. А далее озаботиться следовало самим. Бабушкина пенсия да Кадиковы полтысячи, и это при цене за убогую квартирку в четыреста долларов, и то по-божески и только ради ребе Григоровича. А Кадик привык к другому. А тут только почти нищее существование и унизительная опека. Правда, ребе оказался совсем на высоте и уж очень желал помочь и далее. И вот предложил бабушке, а вредоносной старухе было уж семьдесят пять, сидеть в лавке при синагоге. Труд получался невеликий, потому что кроме бабки там имелся еще Боря Гельварг, парнишка-подсобник, после школы, а когда и вместо нее подрабатывавший карманных денег. Да и какой особенный товар в крошечной кошерной лавке? В основном маца да специальным образом убиенная курятина, ну, в другой части магазинчика духовная литература, кипы и талифы, еще придверные мезузы. Зато душеспасительно и вовсе не зазорно, и от силы с десяток посетителей в будний день, все берут с полок сами, только деньги получай в кассу. Григорович ведь умел и щадить чужие чувства. Куда там, лучше бы не лез. Как говорится, не делай добра, не получишь по морде злом. Да еще со временем бабушка стала носить по округе надуманные свои обиды на ребе Григоровича, дескать, и Кадику от него одно ущемление, и ее, старуху, оскорбляет и унизительно желает определить в торговки. А она хоть и бывшая, но генеральша, и законная вдова, и так далее. Скучно пересказывать.