Рулетка еврейского квартала

Раечка скоро заметила необычную Сонину настойчивость и показала только глазами – выйди вслед за мной, и поднялась с извинением из-за стола. Никто ее ухода особенно не отметил, потому что Киприади как раз перешел к повествованию о том, как «хохлоп коммерцовал свинячий салос». За Раечкой спустя некоторое время встала и Соня. Немного заблудилась по квартире, но отыскала Полянскую в полутемном, не допускавшем внешних шумов репетиционном кабинете дяди Юзи.

– Тетечка Раечка, – так к единственной обращалась к Полянской бедная Соня, но не от фамильярности. А просто Раечка это от Сони любила и сама настаивала. – Тетечка Раечка, вы же что-то знаете такое. Так как же вас умолять, чтобы вы рассказали?

– Да к чему тебе, деточка моя? Мало у тебя своих воспоминаний, так зачем еще чужие гири? – на всякий случай попыталась отвратить ее от расспросов Полянская.

– Это очень долго объяснять! И сначала надо, а не так, на ходу. Ну, пожалейте меня, хотя бы ради Додика! – неожиданно для себя самой сказала Соня.

Но на Полянскую это произвело впечатление мгновенного удара током.

– И имени этого не поминай. И для твоего, и для моего покоя. Да и какая тут жалость, детка? Тебе только от моих слов хуже и будет, – предостерегла ее Раечка.

– Пусть хуже. Только я не могу этого вынести, чтобы не знать. Или вы думаете, я права не имею? Так скажите мне прямо.

– Ты-то как раз и имеешь. Может, побольше иных. Ну уж, пускай, – решилась Полянская.

И вот что рассказала Раечка. Про бабушкин отъезд и нынешнее житье-бытье в Америке. Деньги и ценности, какие обещал Юзя передать через посольство по знакомству и за мзду, хоть и с некоторым нарушением законности, до адресата дошли вполне. Даже и чашки не разбилось. О том, чтобы вернуть Полянским затраченные на взятки средства, бабушка и не заикнулась. А Юзя плюнул да растер. Не то чтобы Раечка сейчас этим попрекала Соню, а только то был еврейский непреложный обычай, о денежных обидах сообщать непременно. Так сказать, право священной жалобы.