Румия

— А вы знаете токарное дело или заново учитесь? — спросил Сашка.

— Пятый разряд у меня был, хлопцы. Пятый!

— Так это ж запросто опять начать работать.

— Правой запросто, а левой… — Он качнул искалеченной рукой. — Ну, ничего…

В окне вдруг выросло курносое лицо Мишки Потапенко. Он прикладывал ладони к стеклу и пристально всматривался в цех.

Затем к окну подошел Брятов. Он так же, как и Мишка, приложил ладони к стеклу.

Прятаться было бесполезно.

— Вот Медведь, — выругался Цоба, подходя к окну, — выследил-таки.

Брятов махал ребятам рукой, звал к себе на улицу.

Делать нечего, ребята быстро прибрали станки и вышли.

— Я ж казав, шо воны туточки, — глуховато говорил Потапенко. — Ще за завтраком шось шушукалыс. Хитрюги.

— Качан, — обратился к Сашке Игорь, — где пригласительные билеты? Почему зажимаешь?

— Нужны они мне, я просто забыл. Вот они. — Сашка полез в карман. — Стоило из-за этого разыскивать нас.

— Не из-за цего, — заговорил Мишка. — Девчата булы у нас. Просили, шоб на бал гармонь взять. Тики я один не хочу.

— Ты ж — артист и стесняешься?

— Сам ты, Качан, мабуть, артист с погорелого театру.

— А дружок твой, Помидор?

— Спирочкин отказался петь, — ответил за Мишку Брятов.

— Каже, шо грошей там не платят, — добавил Мишка. — Цэ ж Помидор.

— А при чем мы? — удивился Качанов. — У нас же талантов нет.

— Тэ ж мэни, таланов, — протянул Мишка. — Цыган гарно пляшет, а ты вирши читай.

— Стыдно идти с одной гармошкой, — взмолился Брятов. — Давай, Цыган, яблочко.

— Это бы да, — задумчиво проговорил Сашка. Он вмиг представил себя на сцене, даже ощутил на себе взгляд той девчонки. На вечере-то он наверняка узнает, как ее зовут. Вот сочинит стихи, да как прочтет! Тогда не повернется у нее язык капустой обзывать.

— Давай, Борька, утрем нос пискухам, — предложил он другу.

— Яблочко, яблочко, — недовольно приговаривал Борис. — Разве ж в этой форме пляшут яблочко. То ж флотский танец. Форма нужна моряцкая.

— Есть форма, Борис, — сказал Кольцов. — Я-то флотский. Велика будет, подошьем. Пошли ко мне домой.

Степан Петрович повел друзей по узкому переулку, спускающемуся к Днестру. Увитая диким виноградом калитка пропустила их во дворик. Цвет с деревьев уже опал. Абрикосы оделись листвой и прятали в ней зеленые, размером с горошину плоды. Цвели только яблони. Над розовыми лепестками гудели пчелы. В глубине садика ребята заметили белую стену мазанки, а чуть выше — красную черепичную крышу. Крыша, будто лихо заломленная шапка, придавала хатенке веселый и нарядный вид.

— Вот мой корабль. Как? Нравится?

«Такое море и у меня в лесу было бы, — усмехнулся про себя Сашка. — Точно такое и сулил мне Колька Свиридов».

— И пират есть, — улыбнулся комсорг, поймав насмешливый взгляд Качанова. — Пират!

Из немецкого снарядного ящика, приспособленного под конуру, выполз на передних лапах большой серый пес. Не поднимаясь с земли, зевнул, потянулся, тряхнул всем телом, отчего с шерсти полетели опилки и стружки. Снова зевнул и, гремя цепью, скрылся в конуре.

— Ох, и лентяй! — проговорил Степан Петрович. — Хотя бы гавкнул для солидности, Пират!

Пират, положив морду на лапы, прикрыл глаза.

— Вот пес, — засмеялся Кольцов. — Еще до войны я его на фотоаппарат выменял: думал, овчарка. Цвет-то серый, и уши торчали, когда щенком был. Потом обвисли уши, и оказалась у меня в доме обыкновенная дворняжка.

Степан Петрович пригласил ребят в дом. В маленьких комнатках холоднее, чем на дворе. В доме чисто и уютно. Ребята знали, что Степан Петрович не женат. Но откуда же на окнах чистые, накрахмаленные занавески? В аккуратных деревянных рамках портреты писателей, вышитые крестом. Пусть рамки сделал сам комсорг, а вышивки?

Над маленьким письменным столом висит желтый барометр. Стрелка показывает «Переменно». На столе сверкающая медная модель пирса с цепью и якорем. На якоре лежит ручка, выточенная в форме торпеды.

— Где это вы такую штуковину купили? — не выдержал Цоба. — Это же стоит, ого!

— Такой штуки нигде не купишь, — ответил Кольцов. — Сам сделал.

— Сами? — удивились хором ремесленники.

— Да, и в войну дело в руках не остыло. Вот и мастерил в свободные от вахты часы. У нас на корабле многие этим занимались. — И, улыбнувшись, словно вспомнив что-то, Кольцов добавил: — Кружок даже такой организовали. Руководить меня заставили. Мы такие штуки вытачивали. Сейчас во флотском музее хранятся.

— Здорово!

— Вот бы и нам такой кружок?

— А что? — обрадовался Степан Петрович. — Инструмент есть, желание есть. Остальное от нас зависит.

— Дывысь, хлопцы, — крикнул вдруг Мишка, указывая на фотографию в ракушечной рамке. — Цэ ж наш Павел Андреевич! Хиба и вин моряком був?

— Гвардии капитан третьего ранга Кукин, — торжественно произнес Кольцов. — Мой непосредственный командир, вместе мы воевали, вместе списались и вместе сюда, в Тирасполь, приехали. Повидал он на своем веку. Вот поживете, узнаете, что за директор у нас.

Во дворе хлопнула калитка. Степан Петрович выглянул в окно:

— Полундра, боцман идет. Вроде чисто в комнате, а? Строгий у меня боцман. Сестренка моя, Иринка.