Румия

Качанов уловил в словах друга горечь.

Друзья помолчали.

Ночь была светлая. В небе неподвижно застыла луна. Днестр пустынный и скучный. Только длинные отблески луны вздрагивают на зыбких волнах. А заводь у «острова папуасов», которая зимой была еле заметной, теперь блестит до самого поворота. Сады нахохлились, притихли в ожидании теплого дня.

— Да я еще не знаю: может, вернусь, — осторожно проговорил он.

— Жаль, что ты уезжаешь, Качан. Хороший ты пацан, — откровенно признался Цоба и глубоко вздохнул. — Я думал, мы с тобой на пару всегда… Я твердо решил. Токарем буду. Точка. Как Владимир Иванович. Он каждый день ко мне приходит. Бориской зовет. Как сына. И книжки носит. Вчера «Овод» дочитал. Эх, и здорово это — жить на свете. Ни черта же я не знал. Ну, пень-дуб был, а сейчас прочту книжку — и прояснится что-нибудь. Каждый день что-то узнаю. Как я мог жить без того, что узнал вчера, сегодня. Читаю и боюсь вечера, потому что спать надо, дочитать не успею. И так: жрал бы и жрал книги. А времени не хватает. Слышишь, Качан, — чуть ли не закричал Борис. — Слышишь? И знаешь, надоело уже тут на койке валяться. К ребятам тянет, в цех. Как там мой станочек? Ну, Сашок, жми. Тебе же рано вставать.

Борька крепко обнял Сашку левой рукой.

Луна куда-то скрылась. Стало темно. Дунул ветерок. Тревожно зашептались сады. Реки в темноте не было уже видно. Но чувствовалась ее близость по пресному запаху ветра. Недалеко, на соседнем дворе, со сна испуганно вскрикнул петух.

ТРЕТИЙ ВАРИАНТ

Сашка лежал на средней полке вагона, смотрел в окно и думал о том, как удачно все у него складывается. Будто какая-то невидимая добрая рука ведет его по жизни. Давно ли ехал он по этой самой дороге, голодный и грязный, никому не нужный.

Эта невидимая рука сняла его с платформы, привела в ремесленное училище, столкнула с Владимиром Ивановичем.

А что если бы устроился Сашка на корабль? Бороздил бы где-то чужие моря. Разве нашел бы его отец в Сингапуре или Бомбее? Сейчас каких-то полсотни километров отделяет их, жили целый год рядом и не знали друг о друге.

Как странно в жизни бывает. Вот в прошлом году, когда Сашка не попал в мореходку, бродил же он по Одессе, а отца не встретил. Совсем иначе повернулась бы его жизнь. Но как? Где был бы? Что делал?

Неизвестно. Но уж наверняка не встретился бы второй раз с Борькой, не знал бы, что живет на земле Иринка. И надо ж было случиться с этими дурацкими стихами. Так и уехал, не помирившись. Наверное, сегодня же узнает обо всем Иринка. Конечно, Степан Петрович расскажет. Интересно: пожалеет или нет?

За окном проплывали горбатые молдавские поля. Зеленая земля разворачивалась, как огромная карусель, медленно уплывала назад.

Встречный ветер врывался в окно вагона. Встречный. Значит, дует в сторону Тирасполя. Все убегает назад.

Качанов вдруг поймал себя на том, что и мысли его вместе с полями и ветром уносятся назад, в ремесленное училище.

Странно, ведь через каких-нибудь два часа он увидится с отцом, которого не видел больше шести лет.

Сашка достал отцовское письмо и, уже в который раз, медленно стал его перечитывать. «…Теперь мы остались только вдвоем…»

Разве отцу легко без Сашки? Все эти годы он искал его. Думал, наверное, что потерял, не найдет. Не раз, видно, плакал вечерами над его фотокарточкой, как плачет Владимир Иванович над своим Бориской.

Наконец-то они будут вместе. Сашка прочитал адрес, написанный рукою мастера: «Ул. Чичерина, 157, кв. 207».

…Улица Чичерина. Вот он, высокий серый дом. Второй подъезд. Сашка бросился по лестнице, легко перепрыгивая через две ступеньки. Первый, второй, вот и четвертый этаж. Три двери. Какая из них? На дверях табличка: «Качанов С. И.». Сашка нажал кнопку звонка.

Дверь открыла светловолосая толстая женщина. Она некоторое время удивленно смотрела большими голубыми глазами на Сашку. Потом прижала к груди руки:

— Сашок!

Втащила Сашку в коридор и крикнула куда-то в комнаты:

— Серж! Скорее!.. Сашок приехал.

Сашка оторопело моргал глазами. Он не мог понять, куда попал. Ни эту пышную женщину, ни Сержа какого-то Сашка не знал.

Где-то во внутренних комнатах задребезжала стеклянная дверь, и в коридор выбежал худощавый мужчина в подтяжках и домашних шлепанцах.

— Сынок!

Мужчина бросился к Сашке и обнял его цепкими костлявыми руками.

Это был отец. Тот же прямой нос, светлые волосы, уже тронутые сединой. И маленький бугорок на левой щеке. Прежде Сашка любил его трогать пальцами. Отец всегда увертывался и пытался поймать Сашкины пальцы зубами.

Отец смотрел на Сашку, смеялся и плакал. Плечи его вздрагивали.

— Да пройдите вы в комнату. Серж, дай ребенку прийти в себя. — Пышная женщина сняла с Сашки фуражку.

Сашке многое было непонятно в этом доме. Он робко оглядывал стены и стыдливо принимал ласки отца.

В большой светлой комнате был накрыт стол.

— Я этой ночью приехал из командировки. Мы ждали тебя сегодня. Голодный, небось? Верчок, дайка Сашку умыться.

Отец говорил, говорил и все держался за Сашку, будто тот мог убежать от него.

Женщина вышла на кухню. Отец посмотрел ей вслед и тихо сказал Сашке: