Читаем Румынская повесть 20-х — 30-х годов полностью

Удивительный народ — жители лесного нагорья! Непоседливые, переменчивые, словно вода, словно погода. Терпеливые в беде и в зимнее ненастье, беспечные в радостях и в летнюю жару, они превыше всего ставят любовь, застолье да стародавний дедовский обычай. Чужих, равнинных людей чураются, таятся в логове своем, словно звери лесные, однако сердце у них — что ясное солнышко: ласковое, песенное, полное дружелюбия. Таким был и Некифор Липан, сгинувший невесть где. Таким был и дед Прикоп да и многие другие, повстречавшиеся на пути Витории.

В Борке они угодили на крестины. Заметив их, выбежали на дорогу люди, схватили коней под уздцы, завернули во двор. Охмелевшим хозяевам непременно хотелось угостить путников, накормить их. Пришлось покориться. Витория спешилась, зашла к роженице, сунула подарок — кулек с кусочками сахара — под подушку, а новорожденному христианину — бумажку в двадцать леев на лобик. Подняв стакан с вином, поклонилась крестным, приложилась к руке священника и тут же поведала всем, кто только хотел ее слушать, какое у нее хлопотное дело, — в Дорне долг, который ей давно не удается получить. Последние деньги израсходовала, чтобы зимней порой пробиться в Дорну. А теперь неизвестно, доведется ли хотя бы до Броштень доехать. Там, правда, живут знакомые, у них она, может быть, займет немного денег, чтобы добраться до нужного места.

А священник не переставал дивиться людской черствости.

— Язык не поворачивается такое сказать, да что поделаешь. Как не признать, что и среди нас, горцев, немало корыстолюбцев: просят взаймы, забирают кровное, а потом поминай как звали. Все одно что волки жадные, — вздыхал святой отец. — Богом прокляты, вот и грабят людей — когда бескровно, лукавством да обманом, когда и на большой дороге, орудуя топорами и губя невинные души. Уж такие они — люди гор, — смеялся священник. — Одни, как мы, охочи до услад и песен — и райские врата отперты перед ними, другие — числом поменьше, злодействуют, вот и отправятся прямиком в ад к Вельзевулу. А средних людей, чтобы стучались то в одни, то в другие ворота, таких у нас нет.

— Мне, видно, попались как раз те, что отправятся прямиком в ад, — жаловалась Витория, а про себя радовалась, что хитрость ее удалась.

В Кручь они наткнулись на свадьбу.

Сани с поезжанами скользили по льду реки. Невеста и подружки вплели цветы в волосы. Женщины были в домотканых юбках и меховых безрукавках. Мужчины палили из пистолетов в сторону леса, чтобы спугнуть и прогнать поскорей зиму. Завидев на верхней дороге путников, шаферы пришпорили коней, поскакали наперерез. Платочки, привязанные у лошадиных ушей, бились на ветру. Шаферы протянули баклагу и подняли пистолеты. Либо гости выпьют во здравие царевича и преславной его невесты, либо тут же на месте сложат головы.

Свадебный поезд поворотил к берегу. Витория взяла в руки плоску и в искусных выражениях пожелала невесте всякого добра. Она притворилась веселой, острословила, хотя — по ее словам — следовало бы ей печалиться, ибо ехала к корыстным должникам в Дорну.

— Живу-то я в Таркэу, — объясняла она, — и муж мой Некифор Липан тоже проезжал тут и, возможно, тоже поднимал стакан на ваших свадьбах. А я, едучи сюда, сперва наткнулась на крестины: полагалось бы, наверное, раньше побывать на свадьбе, а уж потом на крестинах; да вот порой случается и так. Ничего в том нет зазорного — все от бога. Другому дивлюсь: настали новые времена, и вышел от властей указ — его под барабанный бой прокричал у нас глашатай, — чтоб жить по новому календарю. Все мы оказались на тринадцать дней старше, — и теперь праздники и посты исчисляются по моде папистов. Нам бы теперь пост соблюдать, а ваши милости пируют на свадьбе, будто настал мясоед.

— Ого-го! — вскричали посаженые родители и выпрямились в санях. — Ты, должно, не знаешь, милая, что мы не покорились, нам тоже охота оставаться моложе на тринадцать ночей. Мы — за старый календарь, тот самый, что господь подсказал Адаму после сотворения мира. А другой нам ненадобен, мы и попа нашего наставляем держаться старого закона. Так что он, сердечный, с нами заодно. А уж если кому и охота в дальней стороне равняться с немцами али жидами, так мы тому не пособники. Ждет их на том свете геенна огненная.

— А вы не сомневайтесь, — ответила горянка, — наши в Таркэу тоже за старый закон. А заодно скажите, не видали ли тут нашего земляка, он в серой смушковой кэчуле был, на вороном коне со звездочкой во лбу?

Никто не отозвался, не сказал, что видел такого человека. Одна из женщин припомнила было что-то, да тут же позабыла. Поезд двинулся под оглушительное гиканье и повернул на ледовый тракт.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Радуга в небе
Радуга в небе

Произведения выдающегося английского писателя Дэвида Герберта Лоуренса — романы, повести, путевые очерки и эссе — составляют неотъемлемую часть литературы XX века. В настоящее собрание сочинений включены как всемирно известные романы, так и издающиеся впервые на русском языке. В четвертый том вошел роман «Радуга в небе», который публикуется в новом переводе. Осознать степень подлинного новаторства «Радуги» соотечественникам Д. Г. Лоуренса довелось лишь спустя десятилетия. Упорное неприятие романа британской критикой смог поколебать лишь Фрэнк Реймонд Ливис, напечатавший в середине века ряд содержательных статей о «Радуге» на страницах литературного журнала «Скрутини»; позднее это произведение заняло видное место в его монографии «Д. Г. Лоуренс-романист». На рубеже 1900-х по обе стороны Атлантики происходит знаменательная переоценка романа; в 1970−1980-е годы «Радугу», наряду с ее тематическим продолжением — романом «Влюбленные женщины», единодушно признают шедевром лоуренсовской прозы.

Дэвид Герберт Лоуренс

Проза / Классическая проза
The Tanners
The Tanners

"The Tanners is a contender for Funniest Book of the Year." — The Village VoiceThe Tanners, Robert Walser's amazing 1907 novel of twenty chapters, is now presented in English for the very first time, by the award-winning translator Susan Bernofsky. Three brothers and a sister comprise the Tanner family — Simon, Kaspar, Klaus, and Hedwig: their wanderings, meetings, separations, quarrels, romances, employment and lack of employment over the course of a year or two are the threads from which Walser weaves his airy, strange and brightly gorgeous fabric. "Walser's lightness is lighter than light," as Tom Whalen said in Bookforum: "buoyant up to and beyond belief, terrifyingly light."Robert Walser — admired greatly by Kafka, Musil, and Walter Benjamin — is a radiantly original author. He has been acclaimed "unforgettable, heart-rending" (J.M. Coetzee), "a bewitched genius" (Newsweek), and "a major, truly wonderful, heart-breaking writer" (Susan Sontag). Considering Walser's "perfect and serene oddity," Michael Hofmann in The London Review of Books remarked on the "Buster Keaton-like indomitably sad cheerfulness [that is] most hilariously disturbing." The Los Angeles Times called him "the dreamy confectionary snowflake of German language fiction. He also might be the single most underrated writer of the 20th century….The gait of his language is quieter than a kitten's.""A clairvoyant of the small" W. G. Sebald calls Robert Walser, one of his favorite writers in the world, in his acutely beautiful, personal, and long introduction, studded with his signature use of photographs.

Роберт Отто Вальзер

Классическая проза