Румынская повесть 20-х — 30-х годов

Витория невесело размышляла под мерный шаг коня. Обращаясь к Георгицэ, скупыми словами поверяла ему свои думы. Не то, чтобы она досадовала на эти задержки. Лучше оказаться так, не по своей воле, на многолюдье — так сподручнее наблюдать и докапываться до истины. Был в том и урок, как остерегаться сборищ, если потребуется. Лучше оказаться на виду с приятелями, нежели в убежище с тайным недругом. Когда людей много, они меньше на тебя пялятся и можешь лучше их разглядеть. Когда их много, можно оставаться один на один со своим горем. А вот когда их мало, то они сверлят и прошивают тебя глазами.

Георгицэ не очень-то понимал ее слова, но ему казалось, что все именно так, как она говорит.

Судя по всему, Некифор проехал тут с миром.

— Может, и нам помехи не будет и мы доберемся невредимые до овечьего края. Посмотри, какие они — земля Дорн и гора Рарэу.

Они впрямь доехали без помех, делая нужные остановки. Приближаясь к Дорненскому краю, Витория выпрямилась, втянула воздух, чувствуя подобие благоухания. Это был всего лишь теплый западный ветерок, он-то и растопит снега. Впрочем, то, что творилось вокруг, ее мало трогало; внутренний огонь терзал ее, не давал покоя. Она твердо знала, что именно здесь, в этой земле, откроется истина, которая начисто переменит всю ее жизнь.

Дорны — край сплошных рек, лесистых увалов, крутых откосов и горных селений. Сколько племен, столько и Дорн. А люди тут из себя видные, опрятные, — Витории они понравились. Проезжая мимо, она замечала, как они пируют в корчмах, как страстно и самозабвенно пляшут, словно перед концом света. Но в этой Дорне, оказывается, не было ярмарки и овечьих торгов: и в Шарул Дорней тоже, и в Дорна Кындренилор тоже; зато весь гулевой народ, сколько его там было, хорошо знал, что прошлой осенью большая ярмарка и распродажа овец случилась в Ватра Дорней.

Витория опустила голову, устало осмотрелась. Что ж, придется искать должников в Ватра Дорней.

— Уж ты закуси, не слезая с коня, Георгицэ, нам не след задерживаться. Лошадкам мы дадим ячменя, когда приедем. Со вчерашнего дня нет мне ни сна, ни покоя. Кусок в горло не лезет. Будто приближаюсь к престолу всевышнего, вот-вот рухну на колени перед ним.

Когда они двинулись в путь, ослепительно сияло полуденное солнце. Дорога начинала таять: повсюду из-под снега бежали талые ручьи. На утоптанных участках подковы коней цокали звонко, будто на мосту. Зимний покров, искрясь, растекался по всем долинам, в небо струились испарения.

В дороге к ним прибился долговязый хуторянин в кожушке на одном плече и в юфтевых сапогах. В руке он сжимал посошок, которым временами поигрывал, рисуя знаки на снегу. Шагал он споро, не отставая от коней, но вдруг ускорил шаг и поравнялся с женщиной.

Откуда она едет и где собирается ночевать? — полюбопытствовал прохожий.

— Еду издалека, добрый человек, и ночевать собираюсь в Ватра Дорней.

— Дело какое есть?

— Есть. Должники там у меня.

— А меня не хочешь спросить, куда иду и по какому делу?

— Отчего ж, коли охота, могу и спросить.

Человек был настроен на игривый лад. Вытянувшись во всю длину, словно разматывался с катушки, он шепнул что-то в ухо Витории так, чтобы Георгицэ не услышал. Она ударила концом узды по шее коня и быстро поехала вперед; повернув голову к Георгицэ, властно бросила:

— Огрей его чеканом!

Этот злобный, безжалостный голос привел в трепет и сына и чужака. Георгицэ схватился за оружие. Чужак перескочил канаву и заторопился по стежке, огибавшей овраг. Убегая, он смеялся про себя, дивясь бабьей прыти: что это она, из другого мира, что ли, пожаловала? Местные куда покладистей: если огреют, так словом, а не чеканом. Но жена Липана и впрямь считала, что вступила в мир иной. Косым, ненавидящим взглядом следила она за отдалявшимся путником. Затем пустила коня мелкой рысью.

Вскоре на востоке показались вершины Княгининых камней и Рарэу. Сама она их никогда не видала, но по описанию узнала сразу. С этого студеного нагорья спустились отары, купленные мужем.

Они въехали в Ватра Дорней. Витория спросила у купца, выставившего на улицу кожевенный и скобяной товар, про базарную улицу. Тот взмахом руки указал вправо. Женщина поворотила туда коня, пристально глядя перед собой потемневшим взором.

По пути увидели заезжий двор, сделали привал. Заперев поклажу в каморе, не стали ни закусывать, ни отдыхать. По совету хозяина поспешили в контору, где застали старика чиновника в шапке. Судя по речи, он был из немцев.

— Добро пожалуйт, — сказал он. — Я могу вам что-нибудь служить?

— Сделай милость, господин хороший, — заговорила горянка, чувствуя, как неистово стучит сердце и мутнеет взор, — загляни в свои книжки и скажи про овечьи торги прошлой осенью.

— Можно. За это много денег не надо.

— Заплатим сколько положено. Пославший меня купец посоветовал выставить тебе кружку пива.

— Раз он так сказал, то хорошо. Поищем сначала. В какой месяц?

— В ноябре месяце.

— Ага, есть. В ноябрь месяц в первое воскресенье Георге Адамаки и Василе Урсаки продали триста овец Некифору Липану.

Витория не удержалась, вскрикнула:

— Оно самое!