Руны огненных птиц

«Наверное, отгоняет зверей, – подумала Илька, продолжая вглядываться в тропу перед собой, куда неотрывно смотрела Блоха. – Хорошая».

В прорехе серебристого полотна метели, сотканного из жёстких снежинок, что-то сдвинулось. Оно было таким же бело-серым, как и снег кругом. Илька замерла, напрягая глаза. Это был не зверь. Человек.

Он был одет во всё белое, а на спине его лежал плащ, сшитый из светлой овчины. Лицо его было скрыто шарфом, а на шапке лежал целый сугроб. Он был почти незаметен на тропе.

Илька проглотила подступивший к горлу ком. Человек повернул голову в их сторону и тоже остановился. Он медленно выпрямился во весь рост. Высокий мужчина…

По одежде Илька никак не могла понять, кто он и из какого племени. Чутьё подсказывало ей, что мужчина не был охотником. По крайней мере, сейчас он не охотился. Он что-то… искал. Или разведывал.

Разведчик!

От догадки Ильку бросило в холодный пот. Что он сделает с ней за то, что она заметила его? Убьёт? Наверняка!

Блоха всё ещё лаяла, да так задиристо и громко, что голос её не пропадал в снежных пучинах, в отличие от прочих звуков. Илька наконец окликнула собаку, заставив замолчать. Блоха недовольно заворчала, зарычала, переминаясь с ноги на ногу. Она хотела сорваться вперёд, побежать на незнакомца, чтобы прогнать его с их тропы, но не могла ослушаться хозяйку.

Разведчик скрылся, уходя глубже в лес. И Илька, проводив его напуганным взглядом, скорее побежала к дому. Встречать зверьё в лесу было не так страшно, как людей. Особенно незнакомцев…

Чей это был человек? Свой – из Ве? Или чужак?

Илька лишь недовольно фыркнула. Ей ли, дочери колдуна из племени суми, называть лесных людей чужаками?

До дома оставалось всего ничего. Илька уже различала запах дыма и человеческого жилья – нюх у неё как у зверька. Блоха убежала далеко вперёд, и девушка слышала, как она отрывисто лаяла под дверью, прося впустить её в тепло. Не сразу в метели Илька увидела дом, и только когда показался его чёрный угол, смотрящий на лес, облегчённо перевела сбившееся от быстрого бега дыхание.

Она обернулась, бросая взгляд на тёмный лес. На всякий случай плюнула через плечо и показала кукиш, как учила Бабушка, будто за ней мог гнаться дух, а не человек. Быстро почистила от снега лыжи и плащ, боясь теперь уж повернуться к деревьям спиной, и только после зашла в дом, впустив и собаку.

Мать тут же вскинулась, ругая, что Илька запустила в дом Блоху, с которой теперь текло и капало. Девушка молчала, раздеваясь и складывая на просушку вещи. Сил отвечать и спорить не было. Рано или поздно Грима сама замолчит. Столько раз она слышала от матери брань, что уже научилась не обращать на неё внимания.

Грима затихла быстро. Ей уже хотелось спать. Да и Блоха, как всякая послушная собака, молча улеглась у двери, ничего не трогая.

– Ты поела? – спросила у матери Илька.

Она поставила на огонь вчерашнюю похлёбку, чувствуя неимоверную усталость в руках. Плечи, наконец расслабленные, заныли.

– Нет ещё. Не хотелось, – ворчливо ответила Грима.

– Опять из-за боли в ногах?

– Болят, – подтвердила мать.

Илька вздохнула. Бабушка многому не успела её обучить. Илька знала, как снимать боль, а как вылечить – нет. И сейчас угол, в котором сидела и работала в холодное время года Бабушка, был завален снопами и пуками самых разных целебных трав, берестяными коробами с порошками из ягод и коры да небольшими деревянными мисочками, обязательно дубовыми. Нойта сама их резала, не доверяя даже Ильке. Вот и всё наследство, что осталось от неё.

Опустел угол, и под крышей крошечного домишки стало как-то неуютно, слишком просторно.

Илька не дала себе расплакаться. Не при матери. При ней нельзя плакать. При Бабушке можно было, а вот при Гриме – ни в коем случае. Женщина никому не позволяла лить слёзы. Илька высыпала в дубовую мисочку нужные порошки, залила сверху и, достав из огня нагретые камешки, положила их в воду, намереваясь приготовить отвар. Когда вода вскипела, насыпала ещё листьев мяты и цветков ромашки. Вытащила из миски камешки и опустила их обратно в огонь.

– Матушка, выпей. – Илька протянула Гриме свежий отвар и сняла с огня горшок с похлёбкой. – Не обожгись только. Горячо.

Женщина, не вставая с лежанки, приняла отвар и, прежде чем выпить, стала греть о него руки. Лицо её было уставшим, осунувшимся. Она давно стала такой. Еще до того, как слегла с болью в ногах, раскрасившей её щиколотки синим отвратительным узором. Грима не прятала волос, привыкнув к жизни в доме с одними женщинами, и Илька видела, как с каждым новым месяцем в них добавлялось седины. Прежде она была такой красивой…

– Спасибо, – наконец-то пробормотала Грима, и Илька скупо улыбнулась. Хороший знак. Видимо, сегодня боль терпимая.

Грима отпила отвар, не отрывая взгляда от дочери. Илька, сидя у очага к ней спиной и нарезая хлеб, чувствовала, что её пристально рассматривают.

– Что такое? – спросила она.

– Поговорить надобно, дочь, – чуть погодя ответила Грима.