Руны судьбы

Он уже почти месяц жил с испанцами бок о бок, вместе с ними мерил мокрые дороги Фландрии, пил в придорожных кабаках и ночевал на постоялых дворах. Деньги, взятые из дома, постепенно таяли, и вскоре Михель стал подумывать, не завербоваться ли ему в самом деле на службу. Однако всякий раз решение откладывалось. То удавалось выиграть немного в кости, то помочь за плату разгрузить повозку. А бывало, что любвеобильная красотка ссужала Санчеса деньгами, тот становился неслыханно щедрым, и вся компания некоторое время жила за его счёт. А однажды, когда они квартировали в Ипре, Михель приглянулся одной такой молодке с Ketel-Straat[78], неделю жил кум королю, да ещё и был подарен флоринами. Боолкин (так звали девушку) была милая, миниатюрная и свежая, ужасно симпатичная и, вдобавок, влюбилась в Михеля по уши. Михелькин сам не знал, что заставило его в назначенный срок уйти с испанцами в дальнейший поход.

По правде говоря, сейчас он не понимал даже, зачем он вообще с ними увязался. Что-то мучило его, когда они подолгу застревали в городе или деревне, заставляло идти дальше в поисках потерянного чувства, которое сперва стремилось стать любовью, но почему-то превратилось в ненависть. Ведь она почти готова была полюбить его, эта девушка, и он её почти любил. Осознание этого наполняло душу болью и чувством ужасающей потери. Избавиться от них Михель не мог, сколько ни пытался, не помогали ни усталость, ни вино, ни женщины.

Михель был молод и, по причине своей красоты, был в женщинах довольно искушён. Не раз какая-нибудь красавица твердила ему со слезами на глазах: «Останься!», а он уходил и даже не особо вспоминал о ней: девиц в весёлой Фландрии не счесть. И вот сейчас, сидя в грязной корчме и вспоминая случившееся, Михель осознал, что никогда доселе не любил по-настоящему. То была любовь внезапная, бурная, разящая и откровенная, как сталь клинка; такая легко перерастает в свою противоположность.

Михелькин взволнованно отставил стакан и теперь стремительно трезвел. Он посмотрел на Санчеса, на Анхелеса, на аркебузира Мануэля и опустил глаза. Сама мысль вступить в солдаты теперь казалась ему бредом.

«Может, я зря за ними увязался? – спросил он себя. – С чего это я решил, что если мы отыщем Лиса, я найду и девушку? Ведь если даже так, то Санчес прав – её сожгут или утопят как ведьму… Сожгут… Утопят… Нет, нет, только не это! Не хочу! Господи Иисусе и Пресвятая Дева, не дайте им это сделать! Она должна быть моей, моей, только моей. Я спасу её, и тогда она будет со мной, только со мной. Да, я так и сделаю. Так и сделаю!»

И преисполненный подобных мыслей, он поднял и залпом осушил стакан. Щёки его порозовели.

– Вот молодец! – одобрил Санчес и хлопнул его по плечу. – Вот это по-нашему, по-солдатски! Эй, хозяин! Ещё вина! И закуски тащи! Копчёного угря тащи, колбасу, ветчину, ржаного хлеба, свинину с бобами, каплуна! Двух каплунов! Уже вечер, тысяча дьяволов, мы проголодались! Hola, парни, – обернулся он к своим братьям по оружию, – наполните кружки! Выпьем за бродягу Лиса, гореть ему на костре!

Анхелес, Родригес и Хосе-Фернандес приняли речь Санчеса с единодушным одобрением и немедленно выпили. Даже Киппер, который уже давно храпел, развалившись пузом кверху на лавке, ради такого дела проснулся и тоже принял кружечку, как он выразился, «за упокой здоровья». Лишь аркебузир Гонсалес выпивку проигнорировал: как раз сейчас он вытряхнул на стол содержимое зарядной сумки и катал по доскам столешницы свинцовые серые шарики, выбирая самые круглые и гладкие.

– Готовишь пули, Мануэль? – крякнул Санчес, опустив стакан. – Дело! Припечатай его как следует из своей аркебузы, а уж мы постараемся, чтобы он не ушёл далеко.

Анхелес при этих словах скривился белокурой бестией.

– Эта штука у него уже один раз дала осечку, – заявил он.

– Было сыро, – мрачно ответил на это Мануэль. – Очень сыро. Порох отсырел.

– Всё равно, – с презрением отозвался тот. – У тебя там два ствола, ты мог дважды продырявить ему шкуру, но не стал. Что до меня, – он подбросил на ладони свой кинжал, – то я не доверяю свинцу. Только старая добрая сталь.

Санчес усмехнулся.

– Стальной град или свинцовый, – сказал он, – какой из них перенесёт его на тот свет – не важно, мне без разницы. Только вот что я скажу: этого оборотня brujo такими пулями не взять. Свинец здесь не поможет, нужно серебро. Да, plata! – испанец воодушевился. – Дай молоток.

И прежде чем Гонсалес успел хоть что-нибудь сказать, Санчес протянул свою длинную руку, схватил у него со стола молоток, достал из кошелька новёхонький блестящий талер, несколькими грубыми ударами сплющил его в угловатый комок серебра и со стуком бросил на стол Мануэлю:

– Вот тебе пуля для Лиса!

Воцарилась гробовая тишина. Во всех углах трактира кружки тихо опустились на столы. Все перестали жевать и болтать и теперь смотрели только на испанцев. По спине у Михеля пробежал холодок.