Руны судьбы

В то утро они не сказали друг другу ни слова, только заварили крепкий травяной чай и долго пили дымящийся взвар, сидя за столом друг напротив друга.

Потом Жуга протянул ей руку через стол, накрыл её ладонь своей и мягко сжал.

– Спасибо, – просто сказал он.

Ялка так и не смогла понять, за что.

– Скажи, – вдруг спросил он. – Как звали твою маму?

– Маму? – растерялась та. – Анхен… То есть, конечно, не Анхен, а Анна. Анна-Мария. А что?

– Ничего. Просто…

Он потряс головой и умолк.

А болезнь отступила, и мальчик пошёл на поправку.

Весь следующий день Жуга был неспокоен, ходил туда-сюда, тёр лоб ладонью и гремел железками в кладовке, потом достал и высыпал на одеяло весь запас поделочных камней, который у него скопился (их время от времени приносили разные лесные существа в уплату за лечение). Он угнездился на лежанке и долго их перебирал, всматриваясь в мутные глубины. Что он высматривал? Ялка терялась в догадках. Мёд янтаря, седая желтизна агатов и сердоликов, синь кварца, зелень турмалина, розовые грани полевого шпата – всё это ничего на значило: Жуга не различал и половины цветов и оттенков. И тем не менее к исходу дня он всё-таки остановил свой выбор на двух опаловых осколках.

Совершенно невзрачных, кстати говоря.

Вечером Жуга развёл огонь, расплавил в тигле новенький серебряный талер и кусочек олова и долго колдовал над ним: бросал присадки, сыпал порошки, шептал слова на тарабарском языке, потом залил расплав в бороздку, выбитую в камне и дал ему застыть. Получившуюся полоску темноватого металла он согнул в незамкнутое плоское кольцо, приделал изогнутые лапки и вмонтировал в получившуюся оправу оба камня. Дальше Ялка перестала что-то понимать. Жуга не спал всю ночь. Он вновь развёл огонь, наполнил тигель оловянными, серебряными и медными обрезками, а поутру затеял отливать малюсенькие бусины, форму для которых он, как оказалось, вырезал заранее в дубовом чурбаке. В доме сделались дым и чад, проветривать же травник отказался наотрез и Ялке запретил.

Итогом этих трудов стал маленький и грубый, нешлифованный браслет с двумя камнями и подвесками с наружной стороны. На серебре подвесков травник вырезал значки и руны. На взгляд девушки, никто не дал бы за такое украшение и ломаного медяка. Жуга, однако, остался работой доволен, осмотрел готовую вещицу и упрятал в коробок, где у него был устроен сорочиный свал. Там лежали гадательные руны, птичьи пёрышки и кости, наплывы и наросты, срезанные им с больных деревьев, зёрнышки речного жемчуга, мелкие ракушки, камешки, истёртые монетки, отбитые бутылочные горлышки и прочий хлам. Иногда у Ялки складывалось впечатление, что он вообще никогда ничего не выбрасывает.

Когда Фриц окончательно пришёл в себя, травник первым делом вытащил на свет браслетку и надел мальчишке на руку, слегка сведя концы, чтобы та не соскользнула с детского запястья.

– Это тебе, – лаконично сказал он и потрепал мальчишку по плечу.

Фриц с интересом покосился на браслет, пересчитал подвески. Их оказалось девять.

– А зачем? – спросил он.

– Так надо. Постарайся не терять.

Ялке он ничего не соизволил объяснить. Та не настаивала.

Сейчас она смотрела и вспоминала. Но Фриц не помнил и не знал. Он не знал, что его в последний миг вернули с дороги, с которой мало кто возвращался. Он просто стоял и радовался бытию. Снег ослеплял. Дневное солнце серебрилось искрами. Безоблачное небо было синим и прозрачным. Фриц посмотрел на скалы со стеклянным водопадом, на тропинки, на застывшую чашу родника, на голые деревья, окантованные снегом, и на сосны, хоть зелёные, но тоже в снежной шубе, на большое кряжистое дерево, стоящее отдельно, и решил, что здесь совсем неплохо. Дом был просторный, длинный, с конюшней и большим запасом дров. На душе у Фрица сделалось на удивление легко и тихо. Он вдохнул полной грудью, закашлялся, запахнулся в одеяло и развернулся лицом к двери. Увидел, что Ялка смотрит на него, смутился, но потом вызывающе поднял взгляд. Критически осмотрел дверной косяк, вытряхнул из рукава Вервольфа, примерился и двумя уверенными вертикальными движениями вырезал на потемневшем дереве значок из азбуки бродяг – косой шеврон «V». Знак того, что здесь о тебе всегда позаботятся, когда ты болен. Ялка не стала возражать или протестовать. Вообще ничего не стала говорить.

А Фриц постоял, оглядывая свою работу, затем кивнул, спрятал нож и направился в дом – выздоравливать.

* * *

– Hola, Мигель!

Хлопок по плечу вывел Михелькина из задумчивости. Он обернулся.

Коренастый бородатый Санчес подмигнул ему и плюхнулся рядом на скамейку. Поёрзал, располагаясь поудобнее, откинулся к стене и с видом полного удовлетворения вытянул ноги к огню. Он был без кирасы и алебарды, в одних рейтузах и суконной куртке с острыми плечами, расшнурованной на волосатой груди. Брабантский воротник на нём засалился и потемнел, вязь кружев истрепалась. В одной его руке была початая бутылка амбуазского вина, в другой – большой кусок поджаренной свиной грудинки. Солдат периодически прикладывался то к тому, то к другому, подмигивал и выглядел довольным выше всякой меры.