Руны судьбы

– Лис? Я не знаю. Он сказал, что через два дня вернётся. Хочешь помыться? – внезапно предложила она. – Я баню истопила. Это здесь, за дверью. – Она указала, где именно, и тотчас заверила, истолковав молчание мальчика по-своему: – Не бойся, я за тобой подглядывать не буду. Я же не маленькая!

Фриц покраснел.

– Не, – сказал он, – я лучше потом.

Повисло неловкое молчание.

– А у меня нож есть, – невпопад сказал Фриц и показал Вервольфа. – Во. Настоящий, рыцарский. Мизерикорд.

– Я знаю, я видела, – кивнула девушка, но посмотреть не отказалась. – Мы его нарочно у тебя забрали, чтоб ты не порезался, пока в горячке валялся.

– Это не обычный нож, – запротестовал Фриц. – Знаешь, откуда он у меня?

– Я знаю, – вновь кивнула Ялка. – На нём заклятие двух кровей. У меня, когда я сюда пришла, тоже был с собою нож. Конечно, не такой, как у тебя, но тоже не простой. Лис говорит, что у каждого чародея должен быть особый нож. Для разных дел и для заклятий. У кого-то он стальной, у кого-то серебряный. Кто-то даже, бывает, из камня делает.

Мальчишка слушал, развесив уши.

– А Лис? – спросил он. – У него нож из чего?

– У него нет ножа, у него только меч. Вон, видишь?

Фриц с невольным уважением покосился на висящий над каминной полкой меч, опустил глаза и со вздохом упрятал Вервольфа обратно в рукав.

– Послушай, э-э-э… Ялка, – неловко сказал он. – Что он за человек?

– Кто? Травник? – Девушка разом погрустнела. – Ну, как сказать… Он… – тут она задумалась на несколько мгновений и наконец нашлась: – Он разный. Иногда он шутит, но всё равно грустный. Иногда он такой, будто к чему-то прислушивается. Ты только не бойся, он не злой. Совсем не злой. Может рассердиться, но быстро отходит. А ещё он часто знает наперёд, что будет, только не всегда угадывает. Почти всегда. И не смотри, что он одевается плохо и выглядит как все. Он могучий волшебник!

– Да это-то я понял, – вздохнул Фриц. – А он… может мне помочь найти моих родных?

– Не знаю, – призналась она. – Я не знаю.

– Он сказал, что возьмёт меня в ученики.

– Ну, если он сказал… – многозначительно произнесла она. – Но это ведь не одно и то же – взять тебя в ученики и искать твою семью. Так. Всё-таки иди-ка ты помойся. Негоже, если ты встретишься с ним грязным.

Фриц помолчал.

– Мне надо выйти.

– Что, опять? – встревожилась та.

– Нет, я просто… – смутился Фриц. – Ну, выйти.

– А, ну иди… Только дверь не закрывай – пускай проветривается.

Мальчишка встал, кивнул, накинул одеяло и вышел.

Снаружи Фриц остановился. Его шатало. В животе неприятной тяжестью улеглись съеденные блины. После недели, проведённой в лежачем положении, голова кружилась. Он обманул: он никуда не хотел идти, просто стоял, пил воздух и щурился вокруг. Он не видел, как девушка неслышно встала, подошла к распахнутой двери и остановилась, прислонясь к подпорке потолка и молча глядя Фрицу в спину.

Ялка стояла и вспоминала. Вспоминала, как мальчишка трое суток метался на лежанке, бестолково, дико, в иссушающей горячке с бредом, то сбрасывал одеяло, то тянул обратно, отталкивал протянутую воду и ходил под себя. Выкрикивал неразборчивые слова, кого-то звал по имени и после затихал, чтоб через час опять гореть в болезненном аду. И пока он спал, им было слышно в наступившей тишине, как у него в груди и в горле всё хрипит и булькает.

Травник часами сидел у мальчишки в изголовье. Ворошил пучки кореньев и трав, перебирал малюсенькие пузырьки с эссенциями и декоктами, придирчиво разглядывая их на свет каганца, растирал, смешивал, готовил взвары, примочки и микстуры – и лечил, лечил… Но мальчишке ничего не помогало. Это не походило на обычную простуду, и Ялка нутром, каким-то тайным чувством понимала: дело не в болезни, а в волшбе. Парнишка будто поднял непосильное и надорвался. А Лис сидел на корточках, упрямо, неподвижно, со спиной прямой, как палка, и смотрел куда-то далеко и даже не на мальчика. Молчал. И только раз выдохнул в сердцах одно слово:

– Слабый.

Следующей ночью она проснулась в самую глухую темень. Она, вообще-то, вскакивала быстро, но в этот раз просыпалась постепенно, так, что в первое мгновение ей показалось, будто она ещё спит, и прошло несколько минут, прежде чем она поняла: нет, не спит. Теплилась свеча. Камин, в который не подбросили дров, едва теплился. На краткий миг ей внезапно сделалось страшно, но не от осознания грозящей опасности. То был необъяснимый, детский, иррациональный страх, когда ещё не знаешь, что когда-нибудь умрёшь, но ты один, и в темноте простые вещи кажутся загадочными и непонятными. Так и сейчас камин показался Ялке диковинным страшным зверем с красными углями вместо глаз.

И только после она заметила травника.