Руны судьбы

Иное дело – Западная Европа. Героическая юность христианства кончилась, когда Христова вера вышла из подземелий и катакомб и стала государственной религией, а на престоле Римском появились первые христиане. Удивляло другое. Девять веков после этого христианство в своих проповедях и в своей борьбе не прибегало к грубой силе: красоты учения хватало для того, чтобы победить идейного противника. Золтану вспомнились прочитанные им когда-то строки: «Навязывать религию – дело совершенно противоречащее религии». И ещё: «Никого не следует принуждать силою оставаться в лоне церкви». Почему же эти мудрые слова оказались забыты и втоптаны в грязь? Неужели нынешняя церковь не чтит своих святых учителей, своих столпов и основателей – Тертуллиана, Лактанция? Впрочем, тут Золтан нахмурился, говорить о них как о столпах теперь уже нельзя: оба сочтены еретиками, причём еретиками опаснейшими, особенно первый[84]. Да, их труды не прячут, разрешают читать, но само почтение к книгам заставляет монахов хранить в библиотеках самые разные труды – от сочинений классиков и описаний сказочных земель до гримуаров колдунов и Alcoranus Mahumedis[85]. Хотя порою сочинения классиков горели на кострах, особенно в Испании и Португалии. Но, в конце концов, церковники могли хотя бы вспомнить, что их отделяло от рождения Христа каких-нибудь сто лет, и зверства римлян, на потеху публике бросавших первых христиан на арену ко львам, были свежи в их памяти, и раны в их душах ещё кровоточили…

Хагг глотнул вина и покачал головой. Чудо, как люди в познание не хотят идти: огнём, да кнутом, да виселицей хотят веру утвердить.

Золтан не был дураком и прекрасно понимал, что инквизиция была реальной силой, на которой (отчасти) держался христианский мир. Инквизиция была цементом, сдерживавшим кирпичи в стене. Лишь только ересь пустит корни, произойдёт раскол, и мусульманский мир за считаные годы поглотит Европу. Испания и Балканы были тому живыми примерами, и если первая сумела объединиться, выстоять и раз и навсегда прогнать захватчиков, то вторых, как и прежде, лихорадило – набеги османских орд сменялись встречными походами арнаутов, боснийцев, сербов и валахов, и конца этому не предвиделось. Единомыслие – страшная сила, всё так. Но почему христианские святоши превратили храм своей любви в кошмарную тюрьму? Неужели только из-за денег?

Золтан хмыкнул. Почесал небритый подбородок.

По всем понятиям выходило, что да.

Не зря, наверное, в последние десятилетия задавленные люди называли католическую церковь «Синагогой Сатаны». Целые страны объявляли её вне закона – Германия, Англия, а теперь вот Фландрия…

Жуга был, конечно, прав: нет резона идти на костёр ни за что ни про что. Своим поступком травник пощадил испанцев, не убил, но подкосил их – посмеялся и ушёл. Но кто знает, не обрушится ли гнев оскорблённых и униженных церковников на ни в чём не повинных людей? Какой в итоге кровью отольётся горожанам их обида?

Имел ли право Жуга так поступать?

Да, все остались живы. Никого не ранили и не убили, разве только вышибли окно и дверь. Но, может, лучше было в самом деле, как предлагал Золтан, прорываться напролом, убить двоих-троих солдат, чем пользоваться ведовством? Дубина, сталь – понятное оружие, никто бы ничего не заподозрил. А так все видели, как плясали монах и солдаты. Так разве ж кто-то усомнится после этого, что здесь имело место ведовство? Никто. Разве что Золтан, который всё видел. Но и он не мог объяснить, как это было проделано. Дьявола Жуга не призывал, это уж точно – такого за ним не водилось.

Он вообще не верил в Дьявола.

Золтан допил вино и вновь наполнил бокал. Мысли его незаметно поменяли направление.

Какой религии придерживался травник? Во что он верил? Золтан точно знал, что он не христианин. Во всяком разе не католик. Хоть и носил когда-то на груди янтарный крестик с маленькой проушиной, от которого остался только отпечаток, бледный оттиск старого ожога. Тогда у травника был ещё и браслет с каким-то камнем и фигурными подвесками, на вид уже совсем языческими. Он водил знакомство и с норманнами, почитавшими Одина, и со словенами, и с иудеями… да что там! – травник ухитрялся найти общий язык даже с гномами, эльфами и прочими лесными существами. И те, и другие, и третьи не находили ничего позорящего для себя в общении с ним. Хагг и сам неоднократно наблюдал, как убелённые сединами рабби и меламеды уважительно кивали при упоминании о нём. И это был отнюдь не показушный ковод[86], здесь было что-то иное. Совсем иное. Сам Золтан как-то назвал это «бáрака» – «дар свыше», «нечто выделяющее».

«Человек не тогда становится учителем, когда хочет иметь учеников, а когда он не в силах прогнать тех, кто пришёл к нему учиться» – некстати вспомнилась ему восточная пословица.

Теперь он вспомнил и другое: «барака» означало ещё и «живой святой».

Кто он был? Чего добивался? Зачем вылечивал людей, навлекая на свою и без того неоднократно битую голову всё новые проклятия и мольбы?

Кого хотела сжечь святая инквизиция? Еретика или святого?