Руны судьбы

– Воля ваша, господин хороший, – неуверенно проговорил он, – а тока я здесь на ночь более не останусь. Хватит, натерпелся страху в те разы. Домой пойду. Уж не серчайте. Не могу.

Длинноволосый смерил его взглядом, от которого крестьянин сжался ещё больше, хотя, казалось, это уже невозможно.

– Ты что же, – медленно сказал он, – хочешь меня бросить? Ты же плату взял.

Крестьянин снова зыркнул по обеим сторонам, стянул и скомкал шляпу и принялся обрывать с неё репьи. Пожал плечами.

– Да, деньги, оно, конечно, вещь хорошая, – неохотно согласился он, не поднимая глаз. – А тока я не слышал, чтоб на том свете они кому-то пригождались. Ежели вам охота ночевать, ночуйте, а меня не невольте. Я человек маленький, сказал, что провожу до места, значит, провожу. А тока, сами знаете небось, и люди вам, наверно, говорили: худые они, места здешние, недобрые места. Вспомните, как провожатого искали, и все отказались, а я вызвался, потому как жёнка у меня под осень делается хворая, и семеро по лавкам, а вы денег посулили и не обманули. Другой бы на моём-то месте бросил вас тут да и слинял тишком, ведь сами знаете небось, как оно бывает. А я всё честно говорю, да и до места вас почти довёл. А ежели не получилось, что совсем до места, извиняйте: не моя вина.

Он снова огляделся, тяжело вздохнул и полез за кошелём.

– Давно здесь не ходил, – задумчиво сказал он, зубами дёргая завязки. – Лет десять, почитай, а то и все пятнадцать. Дед мой на рудник хаживал в забоях старых шарить, когда не старый был ещё, меня с собою брал. Отца солдаты порубили, дед работать уж не мог, а я тогда и вовсе был мальцом. Тем и пробавлялись. Где старую кирку отыщешь, где лопату, где-то – каганец. Порой найдёшь рудничных, тех, которые не вылезли, так и деньгами разживёшься или ещё чем. Ага. А руднику тому уже в те времена в годах счёту не было, одни столетья. Уже тогда было не по себе, а нынче так и вовсе… Вот…

Длинноволосый, казалось, слушал с интересом.

– А что здесь добывали? – спросил он.

– Олово. Хотя людишки говорили, будто и серебро водилось. Може, байки, може, правда, тока мне не попадалось, ну а дед молчал. Ага. – Завязки наконец поддались. – Значит, что я говорю-то, господин хороший: обещался я вас довести до рудника, да не довёл, такая вот подначка вышла. По-честному выходит, деньги полагается назад. Но тока я так думаю, что без меня вы и сюда бы не добрались, а стало быть, с вас всё же причитается. Так что я вам половину возверну, а половину, стало быть, себе оставлю. Как вы на это смотрите, а? Так по-честному будет, а, господин хороший?

Тот рассеянно махнул рукой:

– Не надо. Забирай всё. Так где, ты говоришь, рудник?

– А? Ну, как знаете. – Крестьянин торопливо спрятал кошелёк и одёрнул кафтан. – А к руднику туда, – он показал рукой, – вон, вдоль заросшей тропки. Но тока вы к ему не выйдете, потому как водит кто-то. Помяните моё слово, ежели всерьёз остаться думаете – ночка выдастся похуже тех. Ага. Вы на ночь круг поставьте, да молитву прочитайте раза три, да меч держите наготове. Как оно говорится-то: на бога надейся, да и сам не плошай. А лучше было б вам со мной уйти. Ага.

– Хорош болтать, – отмахнулся всадник. – Ступай, а то стемнеет.

– Ну, что ж… – заколебался проводник. – Тады бывайте, господин хороший.

Крестьянин потоптался для приличия, прищурясь посмотрел на небо, помог разжечь костёр и расседлать коня и с явным облегчением удалился прочь.

Треск валежника смолк. Длинноволосый остался один.

Темнело. Края поляны расплывались. Казалось, деревья подступили ближе. Пламя маленького костерка успокоительно потрескивало. Ветер стих, помаленьку стал крепчать мороз. Зима показывала зубы, пускай ещё молочные, но от того не менее острые. Круг света от костра дрожал и трепетал, еловый лапник прыскал искрами, дымил и нагонял слезу. Длинноволосый сидел спокойно, чего нельзя было сказать о лошади – та фыркала, косилась на окрестные кусты и даже не притронулась к овсу, насыпанному в торбу. Стреноживать её не стали, но поводья были коротко привязаны к поваленной сосне. Путник закусывал холодным мясом, подкидывал дрова в огонь и время от времени шевелил головни остриём меча. Арбалет он тоже предпочёл держать поблизости, заряженный, но почему-то не взведённый. Было тихо. Очень тихо.

Слишком тихо.