Руны судьбы

Дождь, который лил два дня, а после сменился снегом, заставил Киппера и брата Себастьяна приостановить погоню, и наёмникам наконец выпала возможность отдохнуть. Пятеро солдат сидели в пустой корчме с названием «Дряхлый душегуб» на перекрёстке трёх дорог и коротали время за бездельем и выпивкой. Спорить с Родригесом не было смысла – всё уже сто раз было сказано и пересказано. Всем надоели здешние дожди и долгая дорога, а корчма и постоялый двор вполне соответствовали своему названию и могли убить волю к жизни у кого угодно. По правде говоря, название было связано с легендой об одном престарелом разбойнике, некогда повешенном как раз на этом перекрёстке, но это мало кого интересовало – историю эту солдаты уже успели выслушать в пересказе кабатчика, каждый по нескольку раз.

Родригес поёрзал, устраиваясь поудобнее, поскрёб в затылке и решил развить свою мысль.

– Дерьмовая страна, – повторил он. – Даже воздух здесь кислый, как их пиво. И погода здесь тоже дерьмовая. То дождь, то ветер, у меня все кости ломит от сырости. За две недели солнца было не больше, чем на полдня. Доспехи ржавеют, сапоги разваливаются, дороги как прелый навоз. И люди такие же. Еретик на еретике, по-людски не разговаривают, товар гнилой подсунуть норовят. Девки в кабаках страшенные, все кривоногие да толстозадые, дерут втридорога, а не умеют ни хрена. Вина приличного, и того не найти. Честное слово, месячное жалованье отдал бы за бутылку выдержанного Rioja Tempranillo, добрый кусок вонючего козьего сыра и пригоршню солёных оливок. Табак ещё кончается… Тьфу!

И Родригес снова сплюнул, на сей раз в камин.

В трапезной «Дряхлого душегуба», приютившего гвардейцев, было душно и сизо от дыма. Несмотря на стенания Родригеса, наёмники продолжали молча дымить трубками, пить пиво и перебрасываться в карты. Других развлечений в этой дыре, которая гордо именовала себя постоялым двором, им предложить не могли.

Наконец и Санчес не выдержал и тоже бросил свои карты.

– Хорош стонать, Родригес, – слегка запоздало сказал он, выколачивая трубку, и зевнул до хруста в челюстях. – Не одному тебе осточертели здешние дожди и здешнее вино. Радуйся, что деньги платят.

– Деньги, – хмыкнул тот. – Если бы их можно было потратить с толком, эти деньги!..

Два других игрока переглянулись и положили карты, даже не пытаясь выяснить, кто проиграл, кто выиграл. Родригес опустил ноги с лавки. Снова воцарилось молчание, лишь в углу один из солдат постукивал молотком – чинил доспехи.

До середины осени пятеро наёмников из испанского отряда, приданного инквизиции властями, стояли в Гаммельне. Там тоже заедала скука, но, по крайней мере, было где развлечься и не надо переться дьявол знает куда по этой плоской, без конца сражавшейся с водой стране, где им было чуждо почти всё – обычаи, язык и даже в чём-то, вера. Да ещё и подчиняться приходилось местному десятнику. Киппер, кстати говоря, давно уже храпел, упившись под завязку дрянным местным пивом.

Родригес и Санчес были родом из Мадрида и казались полной противоположностью друг другу. Родригес был высокий, седоватый, худой как скелет, с длинными усами, торчащими вперёд и вверх, как буйволиные рога. Усы были предметом его гордости, и он каждое утро их расчёсывал перед зеркалом и долго умащивал воском. Ярый меланхолик, он был страстным любителем подраться и ещё большим – поворчать. Из пятерых наёмников, которые сопровождали брата Себастьяна в его экспедиции, лишь он один предпочитал табак жевать, все остальные ограничивались традиционным методом употребления. Табак, кстати говоря, они курили местный – серый кнапстер солдатской нарезки, очень горький, сухой и вонючий.

Санчес был ниже ростом, сутулый, с длинными руками, бочкообразной грудью и заплетённым в косичку хвостом на затылке. Приятели за глаза называли его обезьяной. Было ему сорок с небольшим. Из всех его привычек одна вызывала особенное раздражение – когда Санчес бывал по-настоящему пьян, он начинал перечислять и вспоминать всех девушек и женщин, с которыми ему случалось провести ночку-другую, всякий раз прибавляя новые подробности. А память и воображение у него были те ещё. К счастью, слабенькое местное пиво не способно было довести его до нужного состояния, и Санчес был сегодня необычно молчалив.

– Не могу дождаться, когда мы наконец поймаем этого щенка, – сказал угрюмо он, подбирая и вертя в руках засаленные карты. – С тех пор, как мы за ним гоняемся, padre Себастьян стал сам не свой. Уж эти инквизиторы как псы: раз вцепятся, потом не оторвёшь. Что в этом мышонке может быть такого страшного?

– Ты дурак, Алехандро, – возразил ему Родригес. – Дурак и сын дурака.

– Почему это я дурак? – ощерился Санчес.

– Дурак, потому что думаешь, будто с поимкой мальчика всё кончится. А между тем я сам слышал, как Себастьян и этот его ученик из местных говорили об этом. Они ищут вовсе не мальчишку.

– Вот как? А кого же?