Руны судьбы

– Какого-то другого колдуна. – Родригес выплюнул жвачку окончательно, за новой не полез, вместо этого оглядел приятелей и задержал взгляд на невысоком мускулистом пареньке, до странности светловолосом для испанца.

– Анхель! – позвал он. – Чело, бордельная ты крыса, я к тебе обращаюсь! У тебя там не осталось водки? Выпить хочется, сил нет.

Парень молча вынул из мешка большую кожаную флягу и перебросил её Родригесу.

– Держи, старый cabron[17]. Но следующую будешь покупать ты.

– Mamon[18], – ворчливо усмехнулся Санчес и выдернул пробку. Поморщился. – Mildiables![19] – выругался он. – В этой поганой стране даже поругаться как следует не удаётся: что за удовольствие ругаться, если тебя никто не понимает!

С этими словами он запрокинул фляжку и присосался к горлышку. Усы его задвигались.

Анхелес смотрел на него с усмешкой и с неодобрением одновременно. В руке он, меланхолично и бездумно, баловал между пальцами дюссак с кривым клинком; острое лезвие посвёркивало – пальцы у светловолосого были очень ловкие. Никто не обращал на это внимания – Анхелес имел привычку со скуки крутить что-нибудь острое в руках даже за едой. Санчес подшучивал, что Анхелес, наверное, и в постели не расстаётся с ножом, а Родригес пустил слух, что новомодную мясную вилку выдумали специально для него. Вилку он, кстати, бросал здорово и метко.

Анхелес Франческо Диас был для испанца личностью довольно примечательной. Невысокого роста, с белыми усами и такой белой головой, что, будь он астурийцем, уже одно бы это обеспечило ему дворянство[20]. Он был рождён на юго-западе Испании, в Эстремадуре, на самой границе с Португалией. Туда не докатились мавры в давние времена, когда Кастилия и Арагон ещё были отдельными королевствами. Этот город-цитадель в неприступных Пиренеях сумел остаться независимым, когда исламские орды затопили Иберийский полуостров. Все способные держать оружие мужчины из Эстремадура жили и дышали местью и войной, прославив имя своего родного города участием в походах Кортеса и Писарро. Таков был и Анхелес. Взгляд его глаз, голубых, слегка навыкате, как у многих горцев, был ясен как безоблачное небо его родины.

Где-то там, в Эстремадуре, в мрачной твердыне Эскориала, в этом дворце-монастыре император Священной Римской империи Карл V свил себе гнездо. Оттуда он правил и творил завоевания, там провёл свои последние земные дни и там же отдал душу богу.

А может, дьяволу.

А может, и не отдал. Нельзя же, в самом деле, отдать то, чего нет.

Но эти мысли меньше всего волновали сейчас четверых испанцев, затерянных среди бескрайних польдеров, болот и сжатых ячменных полей Северной Бургундии.

– Так что там с этим колдуном? – дождавшись, пока Родригес кончит пить, вопросил Санчес.

Усач опустил флягу, выдохнул в рукав и потянулся за едой.

– De nada[21], – буркнул он. Подцепил со сковородки сморщенный ломоть яичницы, отправил в рот, прожевал и вытер с усов пересохший желток. – Откуда мне знать, что с колдуном? Одним колдуном больше, одним меньше, нам-то что? Я просто хочу сказать, что мальчишка – так, мелочь, el cebo, приманка. Если ты найдёшь его, не убивай, не надо: padre Себастьян водит его на леске, как живца. Он хочет поймать крупную рыбу, comprendes?

– Они ищут знахаря, – внезапно вмешался четвёртый солдат, тот, что прилаживал на место оторвавшийся от нагрудника ремешок. – Brujo pellirrojo[22] из Лисса. Alcalde[23] Гаммельна поймал какого-то бродягу-трубочиста, и тот показался нашему капуцину подозрительным. Padre ловит этого brujo уже третий год, а тот от него прячется, как старый лис. Эй, там ещё осталась водка?

– Me pelo rubia![24] – воскликнул Родригес, перебрасывая ему флягу. Водка булькнула. – Теперь мне понятно, почему он бегает за ним с таким упорством! Я бы на его месте тоже потерял покой. А ты-то откуда это знаешь, а, Мануэль?

– Слыхал, – уклончиво ответил тот, хлебнул из фляжки, поморщился и перебросил её дальше – угрюмому бородачу-алебардисту по имени Хосе-Фернандес, пятому и последнему солдату в отряде. Хосе-Фернандес за весь вечер произнёс от силы два-три слова. Он был каталонцем, речь коверкал безобразно, как испанскую, так и местную, частенько путал «б» и «в», а потому в застольных разговорах предпочитал помалкивать, дабы не подвергать себя насмешкам, а насмешников – хорошей трёпке. Зато в карты ему везло безбожно, хотя никому до сих пор не удалось поймать его на шулерстве.

– Они даже художника наняли, чтоб его портрет нарисовать, – продолжил Мануэль. – Я сам не видал, но я слышал, как брат Себастьян потом выговаривал трактирщику за то, что мальчишка увёл один такой рисунок у того из-под носа.

– Madre de Dios![25] – Родригес снова сделал круглые глаза. – Специально наняли художника! Должно быть, он важная птица, этот колдун, если для того, чтоб его поймать, нарисовали целый портрет!

Парнишка пожал плечами и вернулся к прежнему занятию.

Оторвавшийся ремешок постепенно садился на место. Мануэль работал тонко, молоток в его руках постукивал чуть слышно, словно он не доспех чинил, а бил чеканку.