Руны судьбы

Шаги были едва слышны. Рутгер вгляделся в темноту, впрочем, уже заранее зная, что идёт заказанная дичь. Сегодня здесь шатались припозднившиеся постояльцы, спотыкались, чертыхались и топали, как взвод пехоты. А этот шёл бесшумно, ловко огибая кучи мусора и брёвен, словно при свете дня. В руках его был посох, за спиной мешок. Капюшон не давал разглядеть цвет волос, но шёл парень определённо к лавке.

– Это он, – шепнул Рутгер. – Ребята, ощетинились.

– Рутгер, давай мы его сами, а? – жарко зашептал Вильгельм ему на ухо. – Ну давай!

Рутгер хотел его осадить, но что-то его остановило. Он кивнул и указал рукой, мол, действуйте, и остался наблюдать. В конце концов, парней давно пора было проверить в настоящем деле.

Три тени вышагнули в проулок.

– Эй, парень!

Рутгер стиснул зубы: первая ошибка! Никогда не окликай того, кого идёшь убить: нет смысла. Грабить, тогда пожалуйста, а убивать… Не о чем с такими говорить. Какой-нибудь богач ещё, конечно, может откупиться, но профессионал не перепродаётся. Или перепродаётся, но только раз. После этого из гильдии уходят, а иначе ты не жилец.

А всё Вильгельм. Пижон: и тут сподобился. Камилл, как рассказывают, тоже был любитель поиграть с клиентом, словно кошка с мышкой: подходил, знакомился, бывало, даже выпивку ему ставил. Лишь потом убивал, когда не ждали. На этом и погорел. Рутгер этого не понимал и всегда работал просто.

Парень между тем остановился. Поднял взгляд.

– Да? – сказал он коротко, оглядывая каждого из трёх. На миг Рутгеру показалось, что взор его задержался на проулке, и Рутгера пробрал озноб: уж здесь-то темнота была совсем чернильной. Впрочем, если тот и посмотрел сюда, навряд ли что сумел увидеть. Рутгер чуточку гордился своим даром видеть в темноте и сомневался, что ещё кому-то это под силу.

– Ты того, – осведомился Смитте, – не травник, часом, будешь?

– Если так, то что?

Рутгер нахмурился: что-то было не так. Спокойный голос. До кошмарности спокойный. Будто ничего не происходит. Подумаешь, в безлюдном переулке поздней ночью подошли поговорить мордовороты. Вольф, поджарый, востроносый, как собака, с рукой за пазухой, Вильгельм, с блескучей сумасшедшинкой в глазах, и Смитте, габаритами, как венский шкаф, отчего его голова казалась несуразно маленькой.

Ничего особенного. Симпатичные ребята.

– А кое-кто привет тебе просил передать.

– Какой привет?

– Горячий, – Штихель ухмыльнулся.

– Ну передавай.

– Держи!

Нож Вильгельма мелькнул в ночи, как молния, промазал, сбликовал и звякнул о кирпич: травника на этом месте уже не было. Он отскочил, одним движеньем сбросил плащ и отшвырнул мешок, потом скользнул из тени в тень по хрупким доскам над провалом, и там, на другой стороне улицы, стал их ждать. Смитте выругался, бестолково завертел дубинкой и лишь потом – башкой. Вольф, наоборот, ощерился, пригнулся, подобрался, обнажил тесак и перепрыгнул через провал. Вильгельм поигрывал оставшимся ножом, неторопливо обходя противника по часовой; на губах его блуждала улыбка.

Травник замер. Ни вопросов, ни мольбы, ни криков.

Гадство…

Они набросились одновременно, с трёх сторон. По сути тоже дурость, отметил про себя Рутгер: двое непременно помешают друг дружке. Так оно и вышло. И прежде чем Смитте успел ударить, а Вильгельм – метнуть второй клинок, Рутгер с запоздалым раздражением понял: всё кончено. Удар, удар, ещё удар – травник двигался молниеносно, неритмично, всё время оставаясь на одном и том же месте, только трижды поменял стойку: два раза – резко и один раз перетёк. Коротко пнул одного, ударил другого рукой с разворота, посохом отбил нож и посохом же отоварил Штихеля по голове. Лишь Смитте после этого остался на ногах, но травник крутанулся, как волчок, посох с гулом рассёк воздух, и здоровяк рухнул в кучу мусора. Дубинка застучала по камням. Остановилась.

Тишина.

Лишь вывеска гостиницы скрипит на ветру.

Томительное долгое мгновение травник оставался неподвижен, потом расслабился и опустил посох. Склонился над упавшими. Рутгер сморгнул: творилось странное. Лис принялся вертеться вкруг себя, быстро-пребыстро двигая руками, будто крестил кого в восьмиконечный крест раскрытою ладонью или протирал запотевшее зеркало. Жест был нелепый и оттого пугающий. Глаза травника были закрыты, губы шевелились. Воздух около него засеребрился, словно маленькие искорки водили хоровод. Потом их унесло в темнеющее небо, вихрем, к дальним звёздам. В тишине полночной улицы послышался далёкий, еле слышный шёпот. Уже собравшийся выйти Рутгер передумал и попятился обратно в темноту проулка.

А травник повернулся к нему, вгляделся в темноту слепыми бельмами прикрытых век и произнёс два слова:

– Уходи. Потом.

И больше ничего. Он подобрал мешок и плащ и через несколько мгновений растворился в темноте, будто его и не было. Если б не тела налётчиков, можно было подумать, что здесь вообще ничего не произошло.