Русь моя неоглядная

Старшина снял ушанку, рукавом вытер катившуюся по щеке слезу и ответил: «Нет младшего лейтенанта Трегубовой, нашей Оксаночки. Прямое попадание. Хоронить нечего. Один планшет остался, в котором записки от какого-то лейтенанта Чугаева». Чугаев хватал морозный воздух. Спазм сдавил горло. Резкая боль ударила под левую лопатку. Боль сжимала сердце, не давала дышать. Чугаев машинально расстегивал и застегивал фуфайку.

Схватил старшину за плечи и закричал: «Этого не может быть! Господи, да что же это такое!» и заревел навзрыд, как будто потерял самого близкого и родного человека. За полгода боев терял друзей, хоронил бойцов своего взвода, то было как сон, а это явь. Дни и ночи нечеловеческого нервного напряжения вылились в этом крике.

– Старшина, где планшет?

– В землянке, сейчас принесу.

Чугаев узнал свой планшет, который подарил Оксане при расставании. Боль в сердце усилилась, как будто кто-то прожигал его раскаленным прутом и набивал на голову железный обруч: «Бум! Бум! Бум!» Чугаев, изнемогая, присел на ящик из-под медикаментов. Под целлофаном планшетки, по углам, лежали два треугольника, а посередине раскрытая последняя записка, в которой он писал, что очень и очень хочет видеть ее и желал бы всю жизнь сидеть у камелька с ней рядом, прижавшись друг к другу, как в ту ночь. Чугаева трясло, боль не отступала. Попросил у старшины спирта. Налил полкружки, насыпал снега, размешал щепочкой, подозвал старшину.

– Старшина, давай помянем Оксану.

– Товарищ старший лейтенант, она мне за дочку была. Часто вспоминала Вас и рассказывала, как Вы ее спасли. Там беда миновала, а тут погибла. Хирург была от Бога.

Выпили. Чугаев почувствовал, что слабеет. Боль в сердце не проходила.

Попросил: «Старшина, плохо мне, отведи в землянку». Позови, кто тут есть из медперсонала. Пусть быстрее сделают хваленый укол пенициллина».

– Не волнуйтесь, товарищ старший лейтенант, мы Вас быстро поставим на ноги.

Чугаев после укола провалился в глубокий сон, но боль в сердце осталась на долгие годы.

Отмечая 60-летие Победы, Чугаев с болью вспомнил Оксану и ночь на болоте, когда они, дрожа от холода, прижавшись друг к другу спинами, коротали время.

Много их, молодых девчат, не дожили до победы, не оставили о себе Памяти в продолжении рода.

Прикосновение к прекрасному

В память заслуженного художника Абхазии Крайнюкова Алексея Емельяновича

В дни празднования 30-летия Великой Победы у нас зашел как-то разговор о летчиках части – участниках войны. Снова вспомнили мы 13 июля 1943 год – день, когда в воздушном бое под Курском летчиками полка было сбито 32 самолета противника, а наши потери составили всего две машины.

– Как бы эти события отобразить в комнате боевой славы? – задумали мы.

– А знаете что, – сообщил капитан Ю. Чернышев, – рядом со мной живет художник Алексей Крайнюков. Надо попросить его. Он поможет.

В одно из воскресений я направился к Алексею Емельяновичу домой. Беседа наша длилась до позднего вечера. Художника вспомнил боевой путь своего родного авиационного полка, прошедшего от Кубани до Берлина, показал мне фронтальные зарисовки из жизни однополчан. Здесь же были эскизы партийного собрания части, на котором выступал двадцатичетырехлетний командир полка майор А. Боровых. Художник рассказал, как создавались те или иные картины, как рождался их замысел.

– А что, если мы развернем выставку ваших картин у нас в части? – пришла мне в голову мысль.

Алексей Емельянович охотно согласился подготовить такую выставку. Тут же обговорили, что и как делать. Отобрали более семидесяти картин.

Три дня работала выставка, и все это время не иссякал поток людей. Шли офицеры и прапорщики со своими семьями, шли солдаты и сержанты. Те, кто побывал в первый день, приходили снова и во второй, и в третий.

Что же представил художник на выставку?

Вот большой зал. В нем размещены картины, посвященные военной тематике. Останавливаемся у самой большой, запечатлевшей подвиг Владимира Папулия, который, как и Александр Матросов, грудью закрыл амбразуру вражеского дзота. Алексей Емельянович обстоятельно рассказывает, как был совершен этот подвиг, по каким документам писалась картина.

В долгом молчании стоят посетители у картины «Надя Курченко». Отважная бортпроводница смотрит на нас живыми глазами, кажется, что она сойдет сейчас с картины, мило улыбнется и скажет: «Товарищи пассажиры, удобней рассаживайтесь. Пристегните ремни…»

А вот портреты героев штурма рейхстага, генерал-полковника Шатилова, полковника Зинченко, подполковника Неустроева, старшего лейтенанта Сьянова, старшины Кантария. На всех портретах – личные автографы героев.

В противоположной стороне зала – картины боевой учебы и службы пограничников: «На дозорной вышке», «В секрете», «Застава».

А вот и непосредственно наша… Перед нами картина «В перерыве между боями». Спор летчиков. Все они в движении, на лицах радость. Идет обсуждение очередного победного боя.