Русь моя неоглядная

Марко скрутили, связали веревками и бросили в погреб. Полежав, он нащупал вогнутый в стену обломок серпа, забитый вместе крюка, долго перетирал веревку. Только на рассвете, когда стал пробиваться ранний утренний свет, Марко освободился от пут. Пробовал он выбраться, но напрасно. Стены погреба, потолок были из толстых бревен, сколочены крепко. Обессилевший, он сел на край сруба и горько заплакал, проклиная свою беспомощность. Через щель в двери он заметил восход солнца, услышал шум шагов, застучал засов, и в дверях появилась мать.

– Иди, сынок! Иди быстрей, беда…

Мать заплакала громко, и слезы безудержно катились по морщинистым щекам, а затем запричитала:

– И нет у нас Ули, нету нашей лебедушки.

– Мама! Что ты? – закричал Марко и словно окаменел. – Где она? – через силу выдавил Марко.

– Там, в клети, – показала рукой мать.

Марко бросился к клети, распахнул дверь и обомлел: рядом с кроватью, касаясь ногами изголовья, на своих косах висела Ульяна. Марко бережно снял Ульяну и вынес во двор. Положил ее на землю и сам упал рядом. И затряслись его плечи, будто сама земля тряслась от горя.

Вдруг Марко соскочил, выкрикнул:

– Где эта золотопогонная мразь?

– Не видишь, дан приказ собираться, – процедил сквозя зубы Проня. – А девка – дура…

Но сбор отряда не получился. Пропьянствовав всю ночь, почти все солдаты спали беспробудным сном. Услышав о беде, пришел Данило. Привел обратно под уздцы лошадей, молча взял Улю на руки и понес домой, не взглянув ни на кого. Все жители деревни направились вслед за Данилой. А Марко повернул от его дома в лес.

К вечеру кое-как удалось собрать обоз. В измятой форме в картузах солдаты больше сейчас походили на мужиков, они собирались кучками и обсуждали случившееся. Потом начали молча пить, Евлампий сначала раскричался, приказал прекратить. Но увидев, что его никто не слушает, что за ночь он потерял всю власть над этими людьми, выругался и махнул рукой.

Марко вернулся ночью, когда пропели первые петухи. Солдаты спали. Двери дома были закрыты на засов, оконные ставни на задвижках. В дом Марко попасть не мог. Его осенила мысль: он раскрыл ворота и потихоньку стал выталкивать полозки. От ворот они сами катились под гору в старый овин. Марко только подправлял их. На одной повозке был пулемет. Марко снял пулемет и ящики с патронными лентами.

Когда последняя повозка с треском врезалась в остальные, Марко забежал в погреб, нашел бидон с керосином, оттащил пулемет с патронами за постройки. Полил повозки, стены овила керосином и поджег. Огонь охватил весь овин мгновенно. Сухие бревна от жары трещали, глухо рвались патроны, ухали гранаты на телегах, рвались снаряды.

Отряд проснулся. Евлампий носился вокруг с наганом в руке. Бросившиеся к овину несколько солдат тут же отскочили под градом осколков, а двое остались лежать неподвижно. Раненных осколками перевязывали санитары.

Проня, поняв чьих рук пожар, искал Марко. Но его нигде не было. Рано утром отряд нестройно двинулся в путь: кто на коне, кто пешком. На выходе из деревни, за околицей, с холмика хлестнула длинная пулеметная очередь. Несколько человек сразу упало, Евлампий схватился за левую руку, но успел дать команду:

– Ложись!

Солдаты залегли и открыли жидкий винтовочный огонь. Стреляли те, у кого винтовки оказались не на повозках. Евлампий, размахивая наганом, поднимал солдат с земли. Из всей сотни поднялось человек двадцать, остальные стали отползать под косогор, таща за собой раненых. Евлампий выстрелил двум отползающим в затылок, до хрипоты кричал:

– Назад!

Оставшихся Евлампий погнал впереди себя. Огонь стал Плотнее, и цепь редела. С каждым шагом Евлампию было все труднее и труднее. Из плеча сочилась кровь, темнело в глазах. Вдруг он почувствовал, как в животе заполыхало пламя. Евлампий покачнулся и упал. Впереди бегущие солдаты достигли лощинки, как вдруг пулемет смолк. Настала гнетущая тишина.

Солдаты осмелели и стали примыкать штыки. Вскинув винтовки наперевес, осатанело двинулись вперед. Марко видел, как на глазах укорачивалась лента, и он стал бить короткими очередями. Вдруг перед глазами он увидел отцовские яловые сапоги. Проня держал в руках ременные вожжи:

– Вот ты где, щенок!

Он стеганул по лицу Марко вожжами. Подбежали солдаты, набросились на Марко. Держась руками за живот, с перекошенным лицом от боли, на холм поднялся Евлампий. Двое солдат держали его под руки. Евлампий простонал:

– Судить красного выкормыша!

Солдаты подтянули парня к старому кедру. Марко стоять не мог. Его привязали к стволу вожжами. Когда Марко пришел в сознание, он увидел в стороне группку солдат и отца с одичалыми глазами, целившегося в него и корчившегося у его ног Евлампия. Марко хотел сказать: «Что ты делаешь? Зачем все это?» Но голос был чужим и не подчинялся воле. Марко видел бежавших по лощине двух седых женщин: свою мать и мать Ули. Евлампий крикнул:

– Стреляй!