Русь моя неоглядная

На другой день, как раз в троицу, в деревню вошел отряд белых, на сытых, откормленных конях, у каждой повозки пристяжные. В щеголеватом поручике, командире отряда, все узнали Евлампия – племянника Прони. Пять лет назад он гостил у него, и деревенским мужикам не полюбился высокомерный кадет.

Проня, завидев племянника, стрекачом выскочил на улицу в рубахе без пояса, суконных штанах, при картузе. Яловые сапоги его ссохлись, и Проня, не успев их натянуть, стоял на задниках, вот-вот готовый упасть. В руках у него был каравай хлеба. Евлампий наклонился, поцеловал хлеб, отломил кусок, макнул в соль, откусил немного, а остальное отдал лошади.

Евлампий откашлялся и начал:

– Мужики! Красных лапотников мы прогнали. Да здравствует демократическая республика! Она будет оберегать имущество всех граждан от посягательства бездельников. Земля будет тем, кто умеет ее обрабатывать, кто может на ней организовать труд, таким хозяевам, как наш уважаемый Проня Иванович, – Евлампий посмотрел по сторонам и поправился.

– Как наш Евпроний Иванович! – он наклонился к Проне.

– Как там тебя по крещенному?

Проня прошептал:

– Евлампий, запамятовал я. Всю жизнь зовут меня Проней, может, Апронятий?

Евлампий пробасил:

– Как наш уважаемый Апросинятий Иванович!

Бабка Анисья зашлась смехом и прикрылась фартуком. Евлампий запрыгнул строго на старуху, махнул кулаком и продолжал речь, расхваливая новую республику с Верховным правителем Руси адмиралом Колчаком.

Закончив речь, Евлампий дал команду на отдых. Весь обоз уместился в просторном дворе Прони. Евлампий хвастливо рассказывал побасенки о своих похождениях. Марко слушал недоверчиво, но когда Евлампий начинал ему рассказывать устройство винтовки и английского пулемета «Льюис», парень оживлялся и схватывал все на лету. На третий день Марко так стрелял из пулемета, что Евлампий стал просить Проню отпустить сына с собой первым номером пулемета. Но Проня ответил резко:

– Мне, Евлампий, скоро дорога в могилу. А если Марко убьют? Он единственный наследник. Кому этот весь нажитый горбом капитал? Нет, пусть парень продолжает святое дело: умножает богатство, а защищать Отечество, как ее там, твою республику, есть кому и без него. Не обессудь, племяш…

На пятый день к вечеру явился Данило, заросший, оборванный, в грязи. Проня сразу набросился:

– Где лошади?

– Никого от обоза не осталось, – ответил Данило. – Беляки налетели, всех порубали и лошадей постреляли. Изверги, а не люди. Скотину не жалеют.

Евлампий одернул Данилу:

– Ну, хватит. Нечего тут басни рассказывать.

Проня насупился и тихо пробурчал:

– Иди.

Однажды на игрище Евлампий увидел Улю. Взглянув пьяными глазами, прошамкал:

– Твоя, что ли, краля?

Марко не ответил, но так полоснул взглядом, что Евлампий вздрогнул.

– Ну ладно, ладно. Натешайся, да мне оставь.

Перед обедом Евлампий долго шушукался с Проней. На обед неожиданно пригласил Данилу, угощали вином, как равного, смеялись, рассказывали небылицы. И вдруг Евлампий расплывшись в улыбке, заговорил:

– Данило Григорьевич! Отдайте дочь вашу за меня замуж. Приглянулась она мне.

Данила пьян-пьян был, а помнил, с кем гутарит.

– Надсмехаешься, барин, над бедняком…

– Да что ты, Данила. Отцом буду тебя звать.

Данила прослезился:

– Так у нас и приданного никакого. Что на ней и то и в ней, – вот и все приданное.

– Да ладно вам, батя. Я вам дар дарю. Берите лошадь, нет, две берите, ломовую и выездную, – расщедрился Евлампий и тут же велел привести лошадей. Данило обомлел от счастья. Схватил лошадей за уздцы. Не поехал, а повел к себе домой на другой конец деревни. А через час притащил за руку плачущую дочь. Следом шла вся в слезах мать, причитая:

– Ничего нам, Данилушка, не надо. Пожалей Улюшку, ей Марко дорог.

Данила обезумел, ударил Дарью в лицо. Она упала навзничь, заливаясь кровью. Схватив за косы Улю, он затащил дочь в избу и посадил в передний угол, рядом с Евлампием. Тут Проня пристыдил Евлампия:

– Закон божий нарушаешь, племянничек. Как же свадьба без венчания?

Евлампий встал и приказным голосом, жестко, выговаривая каждое слово, звеняще отрубил:

– Прокопий Иванович! – усмехнулся племянник. – Вот видишь, и вспомнил твое христианское имя. Так вот, Прокопий Иванович, к вечеру чтобы батюшка был здесь.

4. Горе-горькое

Свадьба была тяжелой, печальной. Мужики и солдаты дико плясали. Бабы, затянув лютую песню, заканчивали ее плачем, рыдали.

Марко не выдержал, схватил лавку, стоящую вдоль стены и, размахиваясь, заорал:

– Отпустите Ульяну! Убью всех!

Длинная лавка опустилась рядом с Евлампием. Удар был настолько сильным, что стол переломился пополам.