Русло реки

— Я понимаю. Но я должна… — она постучала по голове. — Перейти от восточного к моквайскому. Я не такая быстрая, как Веран. Дай мне время.

— А, — кивнула я и отклонилась. Она смотрела на буквы, выбрала несколько и вставила в блок. Она намочила их в чернилах и прижала к бумаге.

ПРОТИ

Я забрала у нее блок, вытащила «т» и «и», добавила «с» и вернула те две буквы на место. Она напечатала снова.

ПРОСТИ

Я кивнула. Я указала на блок, поменяла буквы и напечатала ей.

СОЛНЦЕ

Она тут же улыбнулась — это слово она знала. Она сложила ладонь чашей и подняла над головой, провела ладонью по дуге, словно рассвет. Я повторила за ней.

Мы продолжили. Сначала стратегии, кроме действий по очереди, не было. Порой она печатала слово, я исправляла его, и она показывала знак. Порой я печатала слово, и она говорила, что это, показывала мне знак. Порой мы указывали на предмет. Порой она давала только знак, и я угадывала. Когда она не знала знак, я печатала слово на другом листе бумаги, чтобы выучить позже. Когда она не знала перевод, и если жесты не помогали, мы печатали слово на третьем листе, чтобы спросить у Верана.

Сначала мы выбирали слова из того, что видели, что было просто понять с таким языком. Чашка. Огонь. Бумага. Стол. Меч. Тату. Глаза. Вскоре я стала повторять знаки за ней, чтобы убедиться, что запоминала жесты. Она перевернула процесс, печатала слово, которое я показывала ей. Слова стали сложнее, эфемернее. Прошу. Дай. Время. Музыка. Сила. Любовь. Она показывала мне, как говорить пальцами, алфавит, который я не знала. Мы почти два часа провели только за этим, чтобы я запомнила нужные буквы. Я знала, что это не останется, придется тренироваться во сне, ощущать знаки во снах. Но я была взволнована и не могла замедлиться. Я попросила ее показать, как соединять слова в предложения. Я научилась опускать артикли, перестраивать порядок слов, из кривой фразы строить плавный жест. «Как тебя зовут» стало «твое имя?». «Как показать» стало «как» и стрелка.

Это была визуальная поэзия.

Я поняла это, пока она показывала мне разницу между «должен» и «надо» — жест был один, но с разной эмоцией в движении и на лице. Это было лирично, как игра в театре, нюансов было в тысячу раз больше, чем я думала. Мой восторг рос. Я думала о жестах в долгие часы в камере, но лишь мельком. Тогда я сказала себе, что не знала того, кто знал язык жестов. В кабинете моих родителей был глухой писарь, и один из курьеров в замке Толукум был глухим. Но первый, наверное, уже был мертв, а до курьера мы не могли добраться сейчас. Но я не только поэтому не могла вынести мысль о языке жестов. От мыслей об этом я ощущала себя как после предложения Ларк по дороге от Облачной головы. Я не хотела так резко отказывать ей, но чем больше она говорила, тем сильнее это ощущалось как удар по моей судьбе. Правда. Что мой язык не работает, больше не будет работать. Что общение речью стало для меня недосягаемым.

Реакция была грубой, и я надеялась, что она понимала, за что я извинялась. Я повторила первый знак «прости» несколько раз, пока она не ответила «все хорошо». А потом она улыбнулась, показала мне поток душевных ругательств, и я легко могла представить, как ими обменивались вокруг костра.

Мы продолжали до вечера, пока не заполнили почти всю бумагу на столе, а тарелка с булочками опустела. Я могла продолжать, но она застонала и потерла виски.

— Хватит, — сказала она, смеясь. — Я никогда не читала так много слов, — я просияла, она уже меньше ошибалась со временами в речи. — Я не такая умная для этого.

Я рассмеялась и повторила ее слово, которое она показала мне час назад.

«Ты умная. Как же приятно вернуть буквы!».

Она покачала головой и встала из-за стола.

— Этого мало. Если мы наладим все с Моквайей и Востоком, — она показала мне знаки для обоих мест, говоря о них, — тебе нужно встретиться с моей подругой Араной. Она покажет знаки лучше.

«Возможно. Но ты хорошая…».

Я запнулась. Она не показала мне «учитель». Я произнесла его пальцами по буквам, прося знак. Ларк прищурилась, задумавшись, составила мои буквы в голове, поняла, что за моквайское слово я произнесла, и перевела на восточный.

Она покачала головой.

— Учитель. Я не знаю знак.

«Ты хорошая», — настаивала я.

— У тебя была хорошая идея. Это умно, — она постучала по печатям. — Так я стала лучше думать о буквах. Если бы блок был больше, мы могли бы писать предложения.

«Нужно больше печатей», — предложила я.

— Точно, — она протянула руки к потолку, хрустя суставами. — Если их будет достаточно, можно написать целую страницу. Можно написать умные вещи, которые ты говорила мне прошлой ночью. Шлеп, шлеп, шлеп — напечатать их на множестве страниц, чтобы все прочли, — она рассмеялась над своей шуткой.

Я улыбнулась. А потом улыбка сползла, и я просто смотрела.

Шлеп, шлеп, шлеп.

Я потянулась над столом, взяла блок и пригляделась. Он был простым, кусочек дерева с выемками для букв.

Если сделать его длиннее, сделать больше букв, можно будет писать сложными предложениями.

Если добавить выемок и сделать брусок шире, можно написать целую страницу.