Русофил

Убедившись, что это не помогает, а попытка возобновить учёбу в Оксфорде бесплодна (я не смог заставить себя учиться), я разорвал свою военную отсрочку и отправился служить в Алжир, охваченный войной за независимость. Прибыл на призывной пункт прямиком из монастыря, в котором жила моя тётя-монахиня; мне было необходимо встретиться и поговорить с ней перед уходом на войну. Мы беседовали подолгу, по два-три часа: о Христе, о том, что такое Божье царство, о клевете и благотворительности, вере и разуме, философии и послушании. Когда-то, до монастыря, она получила философское образование и собиралась преподавать, но её укусила бешеная собака, и весь ход жизни переменился…

В конце января 1962-го я отправился морем в Алжир, на север страны, в предгорье Шенуа. На побережье там расположен портовый город, который называется Шершель; в нём есть римские развалины, очень живописное место. Нужно сказать, что в армии у меня был особый статус, довольно странный и почти двусмысленный. Потому что я уже получил в университете ранг офицера и при этом должен был, как призывник, с нуля проходить офицерскую школу. Капитан, принимая мои документы, сказал растерянно:

– Ну, Нива, с вами что я должен делать? Вы вроде бы и офицер, и не офицер. Как быть? – Подумал и объявил решение: – Хорошо. По окончании рабочего дня вы имеете право прикреплять на свои погоны офицерские звёзды.

Я не сразу понял, что это значит. Решил, что мне позволено ходить вечером в офицерских погонах. А на деле оказалось, что я имею право выходить в город, спускаться к чудному порту и сидеть там. Что, к радостному удивлению, не испортило моих отношений с товарищами, такого права не имевшими. Они отнеслись с пониманием: офицер значит офицер, мы тоже когда-нибудь станем.

Примерно через три недели меня отпустили в увольнительную, и я на автобусе поехал в Алжир, где меня встретил ординарец моего дяди, генерала Поля Обуи. Мы с дядей обедали в шикарном ресторане напротив пирса, с видом на прекрасный город. Дядя был жизнерадостный, открытый человек, католик, но весьма светский, он даже мог казаться поверхностным, но я уже понял, что и в показной холодноватой светскости есть доля искренней доброжелательности.

Он знал, что я сторонник независимости Алжира, даже при той неизбежно высокой цене, которую приходится платить за избавление от имперского статуса. И, возможно, не случайно выбрал место для нашего ужина. Должен сказать, что, глядя на великолепную панораму города, я начинал колебаться – такая это была красота и так не хотелось её лишаться, вопреки моим убеждениям. Сегодня в таких чувствах не принято признаваться, но что было, то было, выражаясь по-русски, из песни слова не выкинешь.

Нам, курсантам офицерской школы, пришлось участвовать не только в той заведомо обречённой войне, но и в подавлении бунта оасовцев, членов тайной организации французских военных (OAS, Organisation de l’armée secrète). Я, будучи сторонником де Голля и его антиимперской политики, ходил из одного барака нашей казармы в другой вместе с малой группой поддержки и убеждал подчиниться де Голлю и отвергнуть путчистов (как когда-то Пьер Паскаль пытался агитировать на полях сражений Первой мировой). А наш капитан, наоборот, был настроен против де Голля и его – как он считал – “предательской” тактики. Всё было шатко, всё висело на волоске. То были исторические дни, когда решалось, что станет с Францией. Распространится ли гражданская война, перейдёт ли с территории Алжира в Париж? В итоге, как я считаю, она добралась до метрополии, хотя и в скрытой форме.

Сразу после окончания офицерской школы нас отправили в горы. Первое впечатление – красота и страх. Страх не столько из-за угрозы стрельбы, сколько из-за воя шакалов; особенно страшно, когда ты совершаешь ночной поход или дежуришь на посту. А потом этот утробный вой перестаёшь замечать, он становится фоном, как жужжание мухи.

Нам велели всегда быть начеку и ждать удара: это было типичное подпольное сопротивление, никаких открытых боёв, стрельбу враги могут начать с любой позиции в любой момент. Мне самому не пришлось стрелять в людей, но подвергаться обстрелу повстанцев – случалось. Там, в горах, меня и ранили. А моего сослуживца и товарища – убили.

Так что Алжир я покинул в санитарном самолёте. Меня положили на носилки – сам ходить я не мог. Казалось, на этом моя война закончена, но нет. Я успел, поправившись, ещё раз вернуться в воюющий Алжир вместе с одним французским капитаном мусульманского происхождения, замечательным человеком. Капитан Бенших был образцовым офицером, лучшим плодом французской культуры. Мы совершили морской переход, попали в серьёзную бурю, но уцелели. Приняли новобранцев на борт в Константине, на северо-востоке Алжира, и снова пять дней по Средиземному морю.