А Люсиль преподавала русский язык в женской гимназии. У нас поначалу были отдельные квартиры, а потом общая – с видом на главную базилику Тулузы, Сан-Серна. Напротив, в старой части Тулузы, была библиотека. Я занимался в читальном зале, а Люсиль мне махала из окна: приходи на обед. Это, конечно, было чудное время.
Люсиль пришла к русскому языку и к России другим путём, непохожим на мой и тем более на путь Паскаля. Её отец, офицер, попал в плен к немцам и провёл в нём почти пять лет, подобно моему дяде по отцу. Пленные французы, конечно же, недоедали, но по отношению к ним немецкая армия соблюдала все конвенции о военнопленных – в отличие от советских, как мы знаем. Увы. Единственное, французским офицерам было нечем заняться, они скучали и давали друг другу уроки. Среди прочего – уроки русского. Мой тесть так и не выучил язык союзников, но, освободившись, дочь свою записал в лицей, где преподавали русский – язык победителя Сталинградской битвы. (Сам он не был коммунистом, но всегда голосовал за них, говоря по-современному – протестно.)
Когда я приехал свататься, он сыграл традиционную французскую комедию. Поставил три бокала с красным вином и сказал:
– Вы хотите мою дочь – хорошо. Но я должен проверить, разбираетесь ли вы в винах. Пробуйте из каждого стакана и говорите, какое вино в каком.
Там было бургундское, бордо и как раз алжирское, то есть грубое. Ну, я вышел победителем, поскольку трудно было ошибиться.
Мы с Люсиль вскоре поженились, семь лет жили в Тулузе, потом перебрались под Париж, в
И тут в моей жизни произошёл новый поворот.
Глава 6
1968 год
С Нантером вышла целая история: я оказался там в 1968 году, когда вспыхнуло восстание студентов. Все знают о Мае 68-го и Сорбонне, но на самом деле всё началось с Нантера, где 15 января студент Кон-Бендит во время митинга вступил в стычку с министром образования, после чего произошли первые столкновения с полицией. 22 марта радикальные студенты заняли здание университета, это у нас теперь считается великой датой. Волнения мгновенно распространились по университетской Франции, да и по всей студенческой Европе. Занятия отменили. Мы, преподаватели, жили словно на военном положении и были окружены местными, так сказать, омоновцами. Спорить со студентами нам было довольно сложно, особенно во время митингов и собраний. Одна разъярённая студентка сказала:
– То, что творит с нами полиция, это хуже Шоа!
Ничего себе сравнение – с холокостом. Я подошёл к ней и сказал резко:
– Прошу вас не говорить глупостей!
Но глупости говорили отнюдь не только студенты. Нас в Нантере навестил знаменитый румынский писатель Константин Вирджил Георгиу, автор нашумевшего романа “Двадцать пятый час”. Антикоммунистического романа, между прочим. Но христианский обличитель “левизны” захотел поговорить с революционной молодёжью. Причём заявил, что готов выступать только в главной аудитории, никаких маленьких кабинетов, хотя собрать в восставшем университете полный зал практически невозможно. Тем не менее пришли тысячи человек, заняты были все проходы, все ступени, даже просцениум. Видимо, студенты были в недоумении – как этот реакционер, сторонник поповщины, решился войти в их прогрессивное логово.
Георгиу был очень красивый старый человек с длинной бородой, вполне православного вида (да и взглядов, понятное дело, тоже православных). Он с трудом поднялся по ступеням, подошёл к микрофону, посмотрел на всех своим пророческим оком и, гнусавя, воскликнул:
– Я пришёл, дорогие мои, объявить вам, что – хотя вы об этом не знаете! – но вы на самом деле ангелы!
Он-то думал освятить это место и этих дьяволов, обратить их в свою веру, но вышло, мягко говоря, иначе. Поднялся дикий шум. Топот, крики, смех, свист. Как этот обскурантист посмел явиться в нашу крепость! И один молодой человек, перешагивая через головы, спустился из амфитеатра, выскочил на сцену – и набросился на Георгиу. Они, сцепившись, катались по полу, и нам пришлось писателя спасать и прятать в одном из кабинетов.