Русофил

Я полюбил Украину. Полюбил её живописные парадоксы, умение не унывать в экономическом хаосе. И первый Майдан я видел, правда, в самом его конце: все эти бесконечные палатки, разные одеяния – от военной формы до клерикальной. В каждой палатке была своя идеология. Раздавали буклеты, хотели тебя обратить в свою политическую веру. Некий тип, довольно странный, подарил мне книгу одного националиста на украинском языке. И надписал: “Французскому гостю от имени Майдана”. Между прочим, я в Женеве начал учить украинский язык – если уже знаешь русский и польский, это не так сложно, хотя, конечно, роман по-украински я прочту с гораздо бо́льшим трудом.

Если вернуться к Солженицыну, то надо всегда помнить, что он был сторонником вечного союза Украины и России, но добавлял, что если Украина хочет идти отдельно, то пусть, мы не имеем права насильственным образом удерживать её. И обычно, когда рассуждают о нём и его позиции, о союзе помнят, но забывают вторую часть его высказывания. А ещё реже приводят его потрясающие слова:

Как украинцам бесполезно доказывать, что все мы родом и духом из Киева, так и русские представить себе не хотят, что по Днепру народ – иной, и много обид и раздоров посеяно именно большевиками: как всюду и везде, эти убийцы только растравляли и терзали раны, а когда уйдут, оставят нас в гниющем состоянии. Очень трудно будет свести разговор к благоразумию. Но сколько есть у меня голоса и веса – я положу на это. Во всяком случае, знаю и твёрдо объявлю когда-то: возникни, не дай бог, русско-украинская война – сам не пойду на неё и сыновей своих не пущу.

Глава 11 Из Москвы в Петербург

Дочь исчезает в Чечне. – Чудесное спасение и книга. – Жак Ширак и Дмитрий Веневитинов. – Что делать, если не ходят автобусы. – Русский ковчег и французский маркиз.

Я никогда не был в Чечне, хотя на Кавказе в советское время бывал, даже ездил по Военно-Грузинской дороге в Грузию. И судить о том, что в Чечне происходило в девяностые и происходит сейчас, мне трудно. Вместо меня в жизнь Чечни вникала моя дочь Анн, известная журналистка, которая не раз была там во время боевых действий. Она просто пешком из предместий пошла в Грозный – в то время, когда все по той же дороге выходили из Грозного. И рассказала в своей первой книге о том, что она видела, – без каких бы то ни было обобщений, просто свидетельства и диалоги с людьми. Книги её пользуются у нас большим успехом; мы как-то вместе участвовали в одном книжном салоне, который называется “Ярмарка авантюристов и путешественников”. Я представлял свою очередную книгу о России, она – свою очередную книгу о Востоке. Конечно, очередь за автографами выстроилась к ней, а уже после дочери иногда подходили к отцу, и я этим тихо гордился.

Но её “путешествия”, в отличие от моих, требуют смелости. Был момент, когда она остановилась в некоей деревне в десяти километрах от Грозного, несколько дней провела в доме депутата, тамошнего уроженца (его уже нет; он погиб), пыталась интервьюировать людей. Вдруг появилась машина с русским офицером и с двумя или тремя солдатами, забрала главу семейства, того самого депутата, отняла у Анн записные книжки, паспорт, всё, что у неё было, – и уехала. Она осталась без документов и вещей и с ощущением, что деревня её осуждает и все убеждены: от этой француженки только хуже будет. А уехать невозможно – в военное время без каких бы то ни было бумаг.

После чего в нашем французском доме вдруг раздаётся звонок. Человек по имени Магомед, из соседней республики Ингушетии, помогавший Анн в организации её поездок, позвонил из единственной будки при русском штабе, которой позволялось пользоваться гражданскому населению, и объяснил, что Анн исчезла. Никто не знает, где она.