Русофил

Он обещал, что будет ходить в “Макдоналдс” напротив нашей библиотеки и поменяет распорядок дня. Ну, конечно, ничего не поменял.

Не все приглашённые мной гости имели одинаковый успех у студентов, поскольку нужно было со своих высот спуститься к ним, а не все это умеют и, главное, хотят. Тот же Аверинцев привык к своей невероятной славе, пик которой пришёлся на позднесоветские годы и “перестройку”, когда он читал открытые лекции; люди сидели на ступеньках вокруг него. Я был свидетелем невероятного успеха – слушал его несколько раз в Библиотеке иностранной литературы. А в Женеве ничего такого не было и быть не могло. В конце концов, неприятный урок скромности (узнай, что слава там, в России, а за Альпами и Пиренеями славы никакой нет) полезен для любого из нас. И понимание того, что, если ты звезда академическая, всё равно должна установиться личная, почти интимная связь преподавателя с каждым из студентов, в особенности на семинарах.

Он читал, скорее, для себя. Студенты это понимали и просто не ходили на лекции: в Женеве мы не обязываем их посещать занятия. Так что, в конце концов, слушателей иногда было трое: Симон Маркиш, я и жена Аверинцева Наталья. Нам с Симоном было более чем интересно, тем более что у Аверинцева феноменальная память, он мог что угодно читать километрами – своего любимого Вячеслава Иванова, Пушкина, всю классику, псалмы на разных языках. На языке еврейском, греческом, на латыни, на самых разных европейских, по-русски в собственных переводах. Любил он читать вслух и свои духовные стихи, даже в многолюдном ресторане. И начинался хэппенинг, в том смысле что люди переставали есть, смотрели, кто это там кричит высоким таким голоском, читает что-то непонятное. Становилось чуть-чуть неудобно.

В 1992-м мы проводили в Женеве конференцию “Киев и Москва на пути в Европу” – сегодня такое название никто бы дать не решился. Произошёл забавный эпизод: прекрасный филолог и архивист Аминадав Дикман поделился открытием, прочёл найденный им в рукописи венок крымских сонетов какого-то еврейского поэта девятнадцатого века и сделал смелый вывод: стихи написаны с такой любовью, что разрушают миф о неприязни евреев к Украине. Встал Симон Маркиш и со своей неповторимой ироничной, но не язвительной интонацией сказал:

– Ами, дорогой, но кто тебе сказал, что Крым в девятнадцатом веке был территорией Украины?

Это была другая эпоха, такие шутки не могли никого задеть, они не имели подтекста, раскол был далеко впереди. Хотя в среде старой доброй русской эмиграции в Женеве уже тогда можно было услышать: “Севастополь – наш…”

Но Украину я по-настоящему стал открывать для себя именно тогда, в девяностые, хотя в Киеве побывал ещё студентом, а мой сосед по блоку в общежитии МГУ был из Украины и постоянно о ней рассказывал. В новый, постсоветский Киев я приехал по приглашению Константина Сигова, который основал франко-украинский центр в Киево-Могилянской академии.

Помню, как первый раз подошёл к секретариату ректора Брюховецкого. И секретарша мне говорит:

– А, вы из Москвы. Они нас уничтожат.

У неё в глазах блеснули слёзы. Она была убеждена, что Москва бросит атомную бомбу на Киев. Я её утешал:

– Ну что вы говорите! Это же немыслимо! Русские и украинцы – это народы-братья. Как может один брат бросить атомную бомбу на другого? А даже если не атомную, то как он может вести какую-нибудь гибридную войну?..

Я тогда и в мыслях этого допустить не мог.

А однажды я должен был выступать с публичной лекцией. И ректор Брюховецкий мне говорит – между прочим, по-русски:

– Только осторожно. У нас два рабочих языка – украинский и английский, не перейдите по привычке на русский.

Я ответил:

– Извините, но по-украински я не смогу. Я не горжусь тем, что я не умею по-украински, но что делать. Придётся по-английски.

Захожу в зал, обращаюсь к собравшимся:

– Поскольку читать нужно либо по-украински, либо по-английски, я перехожу на английский язык.

Крик и недовольство.

– Почему не по-русски?

Все тогда понимали по-русски, английским владели с грехом пополам. С тех пор, конечно, всё изменилось, выросло новое поколение, говорящее на разных языках. А свобода языковая в Киево-Могилянской академии сохранилась до сих пор: можно читать по-украински, можно читать по-русски, многие мои коллеги в совершенстве освоили украинский, как, например, тот же Константин Сигов, который всегда умел говорить, но теперь может блестяще выступать по-украински в любой аудитории. И это меняет страну, выбравшую свой собственный путь в истории. Виктор Платонович Некрасов, который родился в Киеве, был абсолютно уверен, что пути Украины и России навсегда связаны. Он даже, мне кажется, немножко свысока смотрел на украинский язык. И в этом ошибался.