Русофобия

Точка зрения в некоторых кругах интеллигенции распространенная, особенно на западном радио, на радио «Свобода», например. И тогда действительно поражало то, что я слышал в национально окрашенных и агрессивных высказываниях по отношению к русским. Против этого с началом эпохи гласности и другие протестовали. Я вот очень хорошо помню случай, который послужил началу обсуждения этой ситуации. Это было время, так сказать, большого либерализма, и меня пригласили в университет на большой вечер. Это был, по-моему, 89-й год еще. И вот мне там такую записку подали. Ну что ж, мол, я вот протестую против того, что печатают статью Синявского, где написано: Россия-мать — сука, или повесть Гроссмана, где говорится о вечной рабской душе русской. Так что же я предлагаю: запретить их, не печатать? Мой ответ был такой: нет, почему же именно запретить? Вот был, например, самиздат, писать там под своей фамилией было рискованно, но люди шли на риск, в то же время некоторые сами ставили себе определенные границы. В нем был некоторый элемент самоограничения. И вот к такому ограничению надо себя призвать в антирусских высказываниях. Отказаться же от обсуждения межнациональных отношений невозможно. Собственно говоря, каждый человек себя осмысливает и воспринимает на основании контакта с другими людьми. Каждая нация ощущает себя благодаря взаимоотношениям, проблемам, которые у нее возникают с другими нациями. Наложить на какую-нибудь нацию запрет обсуждать свои национальные проблемы — это значит фактически запретить рефлексировать по поводу себя. Это не реальный путь. А реальный путь, мне кажется, заключается в типе этого обсуждения, которое основывается на фактах, аргументах, а не на каких-то аморфных, связанных с подсознанием образах, потому что именно такой путь, как бы апелляция к подсознанию, в конце концов поднимает эмоциональный уровень отношений в этой области, а факты, в конце концов, призывают к тому, чтобы их обсудить, возразить против них или их интерпретации, привести какие-нибудь аргументы. И тогда дискуссия идет в другом эмоциональном поле. Мне кажется, что нечто подобное было в коммунистическое время, когда запреты формулировались нарочито аморфно, связывались с чем-то подсознательным, например, термин «антисоветский», который совершенно не детализировался никаким образом, поэтому непонятно было, о чем идет речь. Подозрение в том, что человек выдает какие-то секреты врагу или одевается не так, как это принято, или что еще другое имеется в виду? К сожалению, все тогдашние призывы не встречали никакого сочувствия. Тогда начавшаяся гласность, возможность печатать и перепечатывать то, что было за границей, или то, что было известно в рукописях, но не было напечатано, была воспринята как возможность печатать в колоссальном количестве ядовитые, оскорбительные и уничижительные эмоциональные всплески в адрес русских. Причем все, по-видимому, легко пошло по этому пути, потому что это было продолжение некоторой инерции, продолжение концепции пролетарского интернационализма, интернационального долга, борьбы с русским великодержавным шовинизмом и так далее, которая все время существовала. И тогда был опубликован целый ряд таких произведений, в основном из перепечаток эмигрантских произведений и эмигрантов третьей волны, и традиция эта продолжалась непрерывно, до последнего времени. Мне кажется очень ярким эпизодом демонстрация по телевидению фильма «Последнее искушение Христа» в 1997 году. Фильм совершенно омерзительный, именно в смысле, так сказать, неуважения к людям, среди которых живешь. Там изображаются постельные сцены с участием Марии Магдалины и Христа, имеющего двух жен. Даже если принять интерпретацию, что это есть изображение некоторого бреда умирающего на кресте, то все равно это глубоко кощунственно, оскорбительно. И тогда вокруг этого фильма, я думаю, именно для того, чтобы привлечь к нему интерес, происходили так называемые дискуссии, потому что это были не дискуссии, а нечто вроде театральных постановок, там же, на телевидении, созданные на НТВ. Именно центральным пунктом было утверждение, что свобода слова заключается в том, что никто не может запретить нам показывать то, что мы хотим. И это было совершенно справедливым утверждением, потому что фактически оказалось, что так оно и есть, запретить никто не может. Но мне кажется, что гораздо более интересен вопрос о том, почему было желание этот фильм показать. Ведь не все же фильмы показывают, существует какой-то отбор. И, к сожалению, по поводу этого фильма ответ не вызывал никаких сомнений. Потому что сначала было объявлено, что он будет показан на Пасху, в воскресенье. И только благодаря резким протестам, заявлениям патриарха показали фильм позже. Я так и не могу понять, зачем же, когда хозяином, владельцем этого канала являлся Гусинский, который был президентом Российского еврейского конгресса, вице-президентом Всемирного еврейского конгресса, когда главный режиссер фильма имел фамилию Файфман, зачем было желание показать фильм именно на Пасху? Вот это, мне кажется, и было элементом разжигания национальной розни. Но с какой целью — это совершенно загадочно. И я хочу подчеркнуть, что ничего сопоставимого по отношению к какой-нибудь другой нации никогда не было совершено. В ответ на этот фильм, помню, у кинотеатра собралось несколько тысяч человек, громадная толпа с иконами, хоругвями. Мы собрались, чтобы себя духовно поддержать, только и всего. Конечно, никакого влияния на решение демонстрировать этот фильм мы не оказали. Тут надо было бы отдать справедливость терпению русских, которое нет никаких оснований до бесконечности испытывать. Но тем не менее тенденция нанести удар русскому сознанию продолжается. Я думаю, что здесь нет никакого противоречия: фильм, конечно, был антиправославный, антихристианский, но православие настолько сплетено с русской культурой, что даже совершенно нерелигиозным русским человеком такой вот плевок в лицо православию воспринимается как удар по своему национальному чувству. И такие же какие-то странные иррациональные выпады продолжаются до сих пор. Вот, пожалуйста, совсем свежий текст. В 2001 году в Интернете рассказывается о выставке Максима Кантора, известного, как говорится, на Западе художника. Как говорится, речь идет о России, которую Кантор трактует как некую мировую черную дыру, уродливую кляксу на карте мира, самопоглощающий пустырь, населенный множеством обитателей — кривые, корявые, прячущие лица в складках жира, жрущие, пьющие, орущие. Русский, он ведь ублюдок, беспородная дворняга, не монгол, не германец, так, двуногая помесь. Шансов ему на выживание художник не оставляет — не сопьется, так вымрет от экологической катастрофы. Ну а почему, если имеются какие-то проблемы, не пытаться их как-то логически, на уровне «гомо сапиенс» обсуждать, не превращая себя, своих оппонентов и свою аудиторию в какую-то первобытную орду.