Русская апатия. Имеет ли Россия будущее

Лев Троцкий, как и Ленин, и мысли не мог допустить, что может быть нечто общее между марксистами, которые делают ставку на промышленный пролетариат как на «сердце и совесть истории», и национал-социалистами, которые, по его словам, делают ставку на «человеческую пыль», на «чиновников и служащих вместе с их женами и тещами»[82]. Кстати, уже эти приведенные выше рассуждения Льва Троцкого о «непролетариях» как «человеческой пыли» подтверждают мое убеждение, что социальный расизм марксизма так же уродлив, как и этнический расизм Гитлера. Гитлер в этом отношении был более честным. Он никогда не скрывал, что для формирования его стратегии политический опыт большевиков имел для него решающее значение. Гитлер в 1936 году в своем меморандуме о задачах четырехлетнего плана прямо ссылался на «грандиозный» пятилетний план советского государства. Он прямо говорил, что он повторяет советский опыт «мобилизации народа» с «военным вооружением» страны. Опыт всеохватывающей мобилизации на основе государственной идеологии, опыт тотальной централизации всей общественной жизни сверху донизу во имя подготовки к грядущей неизбежной войне был заимствован Гитлером у СССР первой половины 1930-х. Философия диктатуры ускоренного развития была общей и для гитлеровской Германии, и для СССР эпохи сталинской индустриализации. Разница между Гитлером и Сталиным состояла только в том, что национал-социалисты, в отличие от ленинцев, в отличие от Сталина, не проводили во время ускоренной индустриализации грандиозных мероприятий по физическому истреблению населения, целых классов. Национал-социализм не знал ни опыта «ликвидации кулачества как класса», ни «голодомора» как «условия ускоренной индустриализации». Разница между преобразовательными планами русских коммунистов и национал-социалистов состояла только в том, что первые стремились переделать капитализм, классовую природу послефеодального общества, а вторые – национальную природу человечества. Трудно понять, почему, несомненно, один из умнейших лидеров Октября, а может, и умнейший, так и не увидел, что максимализм, ставка на насилие, которые его отпугивали в национал-социализме, являются философскими основаниями исповедуемого им революционного марксизма.

Ведь и он сам, Лев Троцкий, и Владимир Ленин, и автор «Азбуки коммунизма», вначале самый левый из ленинцев Николай Бухарин, как и Гитлер, рассматривали насилие, физическое уничтожение противников как необходимое средство облагораживания мира, переделки мира. Революция для вождей большевизма не просто предусматривала террор, она была праздником террора. Все-таки наиболее откровенно связал коммунистический мессианизм с расстрелами людей именно Николай Бухарин. Он так и говорил: «Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов (выделено мной. – А. Ц.) и кончая трудовой повинностью, является, как ни парадоксально это звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи»[83].

И это признание Николая Бухарина – яркое доказательство того, что большевистская революция Ленина по своим целям, по своей идеологии качественно отличалась от буржуазных революций «нового времени». Если и английская буржуазная революция середины XVII века, и французская революция 1789–1794 годов, до якобинцев, до 1973 года, делали акцент на правах человека, который есть, ставили во главу угла равенство перед законом всех людей и сословий, тех людей, которые есть, ставили задачу создания гражданской нации, то начиная с Робеспьера и Сен-Жюста и дальше Ленина, Гитлера во главу угла ставится не проблема, идея прав, жизни человека, который есть, а проблема изменения человека и мира вообще. Суть якобинства, как мы знаем, стояла в призыве Конвента «бить всех врагов революции на верхах и низах». «Нужно, – говорил Сен-Жюст, – чтобы террор и справедливость одновременно наносили свои удары»[84]. Революционный террор не прекратится и во время нэпа, успокаивает актив партии Владимир Ленин, который писал своему заместителю в правительстве Льву Борисовичу Каменеву: «Величайшая ошибка думать, что нэп положил конец террору. Мы еще вернемся к террору, и к террору экономическому»[85]. Для Бухарина, как видно из его высказывания, даже рабочие – всего лишь «человеческий материал капиталистической эпохи». Суть большевизма – в идеологии якобинства, в использовании революционного терроризма, говорил Ленин уже в своей собственной исповеди революционера, в своей работе «Две тактики социал-демократии в демократической революции» своим оппонентам-меньшевикам. Да, мы, большевики, «якобинцы современной социал-демократии», мы хотим, чтобы «народ, то есть пролетариат и крестьянство, разделался с монархией и аристократией „по-плебейски“, беспощадно уничтожая врагов свободы, подавляя силой их сопротивление…»[86]