Русская апатия. Имеет ли Россия будущее

У национал-социалистов, как и у большевиков, ничто не имело права противостоять, спорить с их единственно верной государственной идеологией. Гитлеровцы, как только приходят к власти, копируя конституцию СССР, закрепляют законом руководящую роль своей национал-социалистической партии. Вместо главлита – «штаб уполномоченных по контролю над мировоззренческой подготовкой и воспитанием»[91]. Как и у большевиков – классовый, «партийный» подход к искусству. Геббельс почти дословно повторял Ленина, когда говорил, что «искусство в абсолютном смысле, как его понимает либеральная демократия, не имеет права на существование»[92].

Но то, что особенно сближало, делало родственным большевизм и социализм, так это общее для них отрицание буржуазного права. Национал-социализм, как и большевизм, прежде всего не хотел связывать себя ни с какими возникшими до них законами. На это обстоятельство обращали в первую очередь внимание все исследователи философского родства национал-социализма с большевизмом. Гитлер, который в «Майн кампф» присваивает себе право на жизнь тех, кто стоит на дороге его борьбы, по сути, действительно повторяет все то, что говорил об особенностях революционного права Ленин, то есть то, что революционное право требует бесправия для врагов революции. Э. Нольте для подтверждения этого тезиса ссылается на речь Ленина, произнесенную перед Центральным советом профсоюзов, в которой Ленин «выделил Статью 23 Конституции РСФСР, где сказано, что Советская республика отнимает у отдельных лиц и отдельных групп те права, которые можно использовать в ущерб интересам социалистической революции, – и продолжал: „Мы открыто заявили, что в переходный период не только не обещаем никакой свободы направо и налево, но и говорим заранее, что будем лишать всяких прав буржуазию, мешающую социалистической революции. А кто об этом будет судить? Судить будет пролетариат“»[93].

Поэтому, как говорил чекист Петерс, «внутри страны должна вестись систематическая война против буржуазии, чтобы преобразовать ее из паразитического класса в сообщество трудящихся и тем самым способствовать ее исчезновению как класса; во внешней же политике следует любым мыслимым образом способствовать переходу средств производства в руки рабочего класса и тем самым – превращению международного коммунистического движения в „могильщика буржуазного общества“. Пролетарская диктатура не должна связывать себя законами, даже собственными, потому что вновь и вновь может потребоваться прямое применение насилия ради того, чтобы способствовать победе „революционного правосознания“»[94]. Поэтому, кстати, Троцкий охарактеризовал казнь царя и его семьи как «быстрое правосудие», которой дулжно было показать сторонникам и противникам, что вожди пролетариата полны решимости вести беспощадную борьбу, принимая лишь одну альтернативу: «победа или полная гибель»[95].

Судил представителей отживших классов не пролетариат, а ЧК. А она, как известно, упрощала ленинские мысли о лишении буржуазии всяческих прав. Кстати, как я уже обращал внимание, именно стремление рассматривать политику в экстремальном дискурсе «жизнь или смерть», «победа или полная гибель», роднило национал-социализм с большевизмом. И революционная законность по Ленину обернулась просто массовым истреблением людей, ибо мешать делу социалистической революции можно было и в прямом смысле этого слова, занимаясь контрреволюционной деятельностью, и косвенно, просто своим присутствием на земле, своим существованием как прослойки людей, несовместимой с картиной будущего царства пролетариата. Судьба миллионов людей, как честно признался Ленин, теперь целиком стала зависеть от того, в чем видят угрозу революции наделенные судейскими полномочиями представители пролетариата. Поразительно, но Ленина (это в полной мере относится и к Троцкому, и ко всем членам ленинского Политбюро) никогда не смущало то обстоятельство, что он своим учением о революционной пролетарской законности на самом деле отдал судьбу всех непролетарских классов, и прежде всего образованной России, в руки трудовой России, которую он бесцеремонно обличал в «дикости», в «азиатчине», в «варварстве». Он никогда не задумывался над тем, что, начиная свою большевистскую революцию в «варварской России», как он любил говорить, он тем самым открывает дорогу истреблению неварварской, образованной Руси.