Русская эмиграция в борьбе с большевизмом

После медицинского осмотра повели его по бесконечным коридорам и лестницам, устланным специально бесшумными коврами. Наконец Захарова ввели в камеру, где было уже человек пять заключенных. Сделав общий поклон, он занял свободную указанную ему железную койку с довольно грязным матрасом и другими постельными принадлежностями. Все пять ранее заключенные стали молча, но внимательно его рассматривать, а когда надзиратель вышел и замкнул за собой дверь, стали подходить и узнавать, откуда взят Захаров, давно ли он с воли и какие слышно новости.

Это были все обычные вопросы заключенных, но, как правило тюремной этики, никто никогда не спросил его, за что он посажен. Ему запомнились особенно двое из этих заключенных. Один, высокий, сильно исхудавший человек, лет шестьдесят. Он первый подошел к Захарову и рассказал ему свою историю. Попал он сюда после взятия Берлина советскими войсками, будучи русским эмигрантом с 1920 года.

В старой русской армии он был командиром батареи и любил конный спорт. Его фамилия – капитан Купчинский{137}. В Берлине ему удалось открыть свой книжный магазин под названием «Русское национальное книгоиздательство». Когда Берлин был взят советскими войсками, то в его квартире жили советские офицеры, не обращая на него внимания, а вот когда несколько позже появились представители ГПУ, то его сразу посадили на аэроплан и отправили в Москву, на Лубянку. Здесь ему сказали: «Ну много же ты нам испортил кровушки, сознавайся лучше во всем сам». Капитан Купчинский понятия не имел, чем это он мог им испортить их кровушку и в чем ему надо было сознаваться. Все его доводы военный следователь с грубой руганью отвергал. Тогда он, не выдержав, сказал ему: «Если вы не прекратите ругань, я ни на какие вопросы отвечать не буду».

Следователь подскочил к нему и сказал: «У тебя там, в Берлине, было «Русское национальное книгоиздательство», а здесь ты слышишь русское национальное ругательство, что, не нравится?» Бедного Купчинского после этого отправили в военный замок в Лефортово, в одиночную камеру со строгим режимом и уменьшенным и без того малым пайком. После сидения там, в течение всей зимы, у него на голове выпали почти все волосы и он мог ходить, только держась руками за стену. Но после всего им перенесенного вдруг отношение к нему его следователя изменилось к лучшему. Оказывается, что они действительно искали офицера Купчинского, но моряка{138}, который в это время благополучно жил и здравствовал в Швеции, а вместо него мучили и давили по ошибке артиллериста Купчинского.

Другим интересным сокамерником был советский хирург, Александр Александрович Королев. Как он рассказывал, отец его еще до революции был старшим дворником в Москве, в большом доме. Семья их была большая, но пироги все же всегда ели по праздникам. Александр Александрович окончил в Москве гимназию и медицинский факультет в университете. Во время Второй мировой войны он был уже видным хирургом большого военного госпиталя в Москве. Когда немцы близко подошли к Москве, то высший персонал госпиталя уехал в Самару, а хирург Королев остался с тяжелоранеными и низшим персоналом. Когда же немцев от Москвы отогнали, то явились из Самары уехавшие сослуживцы и обвинили его, Королева, в том, что он якобы умышленно остался в Москве, чтобы сдаться немцам.

Своему военному следователю он энергично и смело опровергал эту ложь, но все же бежавшие в Самару от опасности и вернувшиеся, когда она миновала, получили военные медали, а хирург Королев – пять лет заключения в исправительных лагерях. Если в главном центре, в Москве, таково судопроизводство, то ничего удивительного в том, что далеко от Москвы, в Приполярном крае, в лагере, Захарову пришлось услышать на заявление одного из заключенных начальнику, что это не по закону, его ответ: «Что! Не по закону! Закон здесь тайга, а прокурор медведь, иди жалуйся!»

Уже к концу сидения в этом узилище, на Лубянке, в Москве, Захарова перевели в маленькую камеру. Войдя в нее, он увидел перед собой пожилого человека восточного типа. Когда они ближе познакомились, то он узнал, что его новый знакомый, по фамилии Адамян, был управляющим нефтяными приисками Гукасова в Румынии и что ему удалось вовремя жену и двух его девочек отправить в Париж, а сам он остался по делам в Румынии. С прибывшими военными советскими у него отношения были нормальными. Они его просили помочь менять их деньги на румынские, что он охотно им и делал, а вот появившиеся люди из ГПУ забрали его в Москву, на Лубянку так быстро, что ему случайно удалось захватить только детское небольшое одеяльце. Как-то трогательно и вместе с тем забавно было видеть в этих стенах у большого человека в руках это маленькое розовое детское одеяльце, которое он с такой любовью показывал ему.