Русская эсхатология: история общественной мысли России в фокусе апокалиптики

Друзья же не только не сомневались, но создавали оды советскому правосудию. Даже депутат английского парламента лейборист Н. Маклин заверял: «Все присутствующие на процессе иностранные корреспонденты, за исключением, конечно, японских и германских, отмечают большое впечатление, произведенное весомостью доказательств и искренностью признаний»[322]. Английский юрист Д. Коллард, которого трудно заподозрить в левацких воззрениях, на страницах «Дейли геральд» констатировал, что процесс Пятакова-Радека юридически безупречен. Еще более определенно высказывались представители западных компартий, как например, П. Тольятти, писавший: «В мире есть лишь один суд, состав которого, закон, который он применяет, и процедура, которой он следует, дают полную гарантию справедливости не только формальной, но и по существу: это советский, пролетарский суд»[323]. В резолюции Коммунистической партии Германии на московский процесс 1937 года заявлялось: «КПГ присоединяет свой голос к требованиям преисполненного возмущения и гнева 170-миллионного народа Советского Союза о беспощадном искоренении человеческой накипи – троцкистско-зиновьевской банды убийц. Вынесенный советским судом смертный приговор и его приведение в исполнение – заслуженная кара за неслыханные преступления этих бандитов»[324]. Те же западные интеллектуалы, которые не могли признать справедливой расправу над революционерами ленинской генерации, кооптировались большей частью не вокруг социал-демократии, а в группы IV Интернационала Л. Д. Троцкого.

Знаковым произведением семиосферы западной интеллектуальной субкультуры являлась дневниковая книга Л. Фейхтвангера «Москва 1937». Эмигрировав из гитлеровской Германии, как воплощения тотального рабства, писатель противопоставлял ей свободу советской системы. Фейхтвангер отвергал слухи о пытках, угрозах, наркотиках как методе достижения признаний подсудимых на показательных процессах. Он констатировал убедительность предъявляемых следствием улик, описывая здоровый вид обвиняемых. Представленный им портрет И. В. Сталина как противника создания культа его имени сопоставим с апологией генерального секретаря, проводимой советскими авторами. Цитируемые Фейхтвангером слова Сократа точно отражают характер восприятия западными интеллектуалами парадоксов строительства социализма: «То, что я понял, прекрасно. Из этого я заключаю, что остальное, чего я не понял, тоже прекрасно». Резюмировал свое произведение писатель словами, сливавшимися в единый хор славословия богемы по отношению к советскому эксперименту: «Как приятно после несовершенства Запада увидеть такое произведение, которому от всей души можно сказать: да, да, да!..»[325]

Многолетний председатель фракции Социал-демократической партии Германии в рейхстаге Г. Венер, вспоминая о своих впечатлениях периода работы в немецкой редакции Московского радио предвоенных лет, писал: «Хотя я всячески избегал участия в церимониальном славословии Сталина, хотя я внутренне отвергал назоцливую официальную пропаганду, я считал необходимым поддерживать проводившуюся от имени Сталина политику, направленную на развитие и защиту социализма в России, ибо в конечном счете СССР был решающей опорой мирового пролетариать в его борьбе против реакции. С принятием этой реальности я связывал свое неприятие маниакальной агитации, которую вели отколовшиеся от Коминтерна группки и секты, в чьей аргументации я явно чувствовал затаенные обиды неудачливых и отвергнутых претендентов на власть. Я не строил себе иллюзий относительно того, что СССР является идеальным государством социализма и демократии: я был знаком с его развитием после Октябрьской революции и не пытался убеждать себя либо кого-нибудь еще, что именно таким и никаким иным должен быть путь к социализму. Однако тупая непримиримость казенной социал-демократии по отношению к живому социализму, равно как и жуткая действительность фашистской диктатуры и аналогичные тенденции в других странах, казались мне основанием стоять на стороне Советского Союза, хотя бы ради того, чтобы дать отпор антибольшевизму нацистской и империалистической реакции»[326]. Характерно, что созданный в период Веймарской республики пионерский лагерь под Берлином носил имя Ворошилова.