– Интуиция. Привет Фрейду и Юнгу. Да ладно вам, ничего нет плохого в том, чтобы теорию общественных взаимоотношений, которую вы преподаете, закреплять непосредственно, практикой тесного контакта. У меня, кстати, препод тоже симпотный.
– Прекрати, пожалуйста.
– Все, все, умолкаю и освобождаю эфир. Правда, я действительно за вас рада. Только, пожалуйста, не портите девочке жизнь. И женитесь, блин, уже.
В какой бы уголок планеты тебя ни заносило, ты всегда звонил в день моего рождения. Это был своего рода ритуал, точка отчета в системе координат и в то же время очередная «галочка» в списке дел, которые забудутся, если не записать. Ты никогда не забывал, кроме последнего раза. Мне исполнялся двадцать один год. Я была совершенно одна в чужой стране, по законом которой мне теперь официально разрешалось пить алкоголь. Как будто до этого я спрашивала у кого-то разрешения. Я просидела весь вечер у телефона, рассматривая через прозрачное стекло почти пустого бутыля стены моего съемного полуподвала. «
Ты дни рождения не праздновал. Более того, не очень любил, когда тебе о них напоминали. Тем не менее я знала – ты будешь ждать, поэтому решила не звонить. Но не выдержала. Гордость разрушает веру, а я все-таки верила, что тебе не все равно.
– Наше вам с кисточкой, Михал Семеныч.
– Здравствуй, моя хорошая.
Упреки – это не по моей части. Кто кому и когда не позвонил – не важно. Кто кого и когда недолюбил, недопонял, недослышал – тоже мелочи жизни. Проехали.
– Поздравляю и все такое. Надеюсь, у вас все пучком.
– Послушай. Мы же взрослые умные люди. Может, хватит уже мне выкать?
– Да запросто, – отвечаю я, – как только выпьем на брудершафт.
– Ты же знаешь, я не пью.
– Зато я пью, курю и много чего еще. Продолжать?
– Не надо. Лучше перезвони, когда протрезвеешь.
Перестать называть тебя на «вы», это перешагнуть ту черту, которая нас разделяет. Простить можно только того, кто чувствует себя виноватым, – не наш с тобой случай. Я не перезвонила. Это был последний раз, когда мы разговаривали. Через несколько месяцев я получила по почте посылку с твоими вещами.
Мне тебя всегда не хватало. Но после – не хватало еще больше. Когда было совсем плохо, грузила себя до хребетного хруста самыми тяжелыми проектами. Это ты научил меня лечить тоску работой. С каждым годом я становлюсь ближе к тебе, и меня пугает мысль о том, что будет, когда мы сравняемся. Одиночество – это неизлечимая болезнь, передающаяся по наследству. С тобой мне было не страшно – мы болели вместе, пусть и по разные стороны океана.
При очередном переезде, разгребая на чердаке обломки давних сантиментов, я обнаружила коробку с надписью «Мишины вещи». Расчехляю «Зенит». Аккумуляторы, конечно же, сели. Машинально взвожу затвор – надо же, он все еще работает – и отбиваю последний, тридцать шестой кадр. Затем отключаю механизм затвора и кручу рукоять перемотки до щелчка. Открываю крышку фотоаппарата, и обнуляю счетчик кадров. Теперь я могу проявить пленку, вопрос только, хочу ли я этого. В этой же коробке лежат твои письма (да, я тоже сохранила) и моя старая записная книжка в кожаном переплете, своего рода символ ушедшей эпохи, когда номера телефонов записывали на бумагу, а не вбивали в память электронного гаджета.
Прикосновение к этому пережитку прошлого вызывает щемящую грусть. Листаю страницы, окунаясь в давно исчезнувший мир неподдерживаемых связей и разорванных уз. Взгляд касается набора цифр с инициалами М.С., и сердце колет льдинкой.
Местный номер. Когда-то ты зарегистрировал его здесь, чтобы я могла звонить тебе, когда захочу, не тратясь на международную связь. В те годы разговоры с заграницей стоили очень дорого. Но я тогда не оценила этот жест. Мы мало разговаривали. Мы были готовы изображать из себя кого угодно, лишь бы не звонить друг другу затем, чтобы просто поговорить.
Сколько раз мне потом снилось, что я отматываю назад пленку. Что я нахожу тебя через взломанные секретные базы данных и с каждым гудком проделываю еще один шаг навстречу, чтобы сказать тебе: «Есть, черт возьми, вещи, которых ты не знаешь!» Три восклицательных знака на полях идентичных экземпляров книги, вышедшей еще до моего рождения. Пробираюсь сквозь карандашные пометки на страницах книг, которые мы никогда не обсуждали, пытаюсь вырваться из цепких лап сна, тянусь к телефону и с ужасом понимаю, что опоздала на целую вечность.