Русская фантастика 2017. Том 2

Творцов хранили невидимые и невиданные обереги. Свойства их людям были неизвестны. Но хорошо известно, что выйдет, если попытаться оберег одолеть. Бунтовщиков и непокорных казнили. На мощенной гранитом площади перед бывшим королевским дворцом, в котором со времен нашествия обитали чужаки. Публично казнили, в назидание прочим. Рубили головы на плахах, сжигали заживо на кострах, давили шеи в виселичных петлях. А бывало, что умерщвляли неведомо как: падал внезапно человек навзничь и в мучительных корчах испускал дух.

Илай мотнул головой и отогнал мысли о казнях и казненных. Грамотей Эшмай, сын неизвестного отца и гулящей трактирщицы, неповоротливый, вечно сонный одутловатый увалень, развернул уже долговой свиток.

– Со-рок золо-тых, – морщась от натуги, по складам считывал с бумаги Эшмай, – с дела. По два золо-тых по-душно. Всего со-рок восемь.

– Почему сорок с дела? – Трой едва сдерживал ярость. – В прошлом году было тридцать пять!

– Дык это, – почесал в затылке Эшмай. – Как его. Повысили, ну. Эти, как их, – грамотей покосился на клюющего носом в седле творца. – Ты чего?

– А жить мы на что будем? – выкрикнул Трой.

Эшмай заморгал.

– Дык это. Как его. Забыл, – признался он. – Подожди, сейчас спрошу.

Он обернулся к конному и, то и дело запинаясь, принялся извергать из себя слова на чужом языке. Хлопая глазами, выслушал ответ и, наконец, перетолмачил:

– Сказал, не его дело. Больше ничего не сказал.

Трой скрежетнул от злости зубами, стянул с пояса кошель. Отсчитал сорок восемь золотых – половину годовой выручки. Второй половины едва хватит теперь, чтобы не протянуть с голоду ноги.

Творец принял подать, сноровисто пересчитал монеты, упрятал в холщовый мешок и сунул его за пазуху. Вытянув плетью коня, умчался прочь.

– На, – грамотей протянул Трою гусиное перо. – Вот здесь это, крест поставь. Что, значит, уплатил.

Брезгливо поморщившись, Трой черкнул пером в долговом списке. Повернулся спиной и скрылся в доме, с грохотом захлопнув за собой входную дверь.

Илай спрыгнул с крыльца и шагнул к грамотею.

– Почтенный Эшмай, а букварь – это очень сложно? – стараясь звучать заискивающе и подобострастно, спросил он.

– Дык это, – грамотей надулся от важности. – Еще бы. Не всякому по плечу. Одних букв столько, что пока все запомнишь, ум за разум зайдет.

– Почтенный Эшмай, а можно хоть краем глаза на ваш букварь посмотреть?

Грамотей почесал в затылке.

– Это как его… Не полагается вообще-то, – неуверенно пробормотал он. – Но если как бы это… мельком… Так и быть, приходи вечером в трактир.

* * *

Сквозь стрельчатое окно Тао с тоской глядел на перья пеленающих солнце облаков.

Солнце было чужое. И небо было чужое. И земля, которую империя творцов забрала себе. И люди, что жили и живут на этой земле. И море, которое полста лет назад с юга на север пересекла боевая эскадра.

Тао появился на свет пятнадцатью годами позже, ему не довелось участвовать в победной кампании. Но наместнику Дарио под восемьдесят, он был среди тех, кто полстолетия назад высадился на этом побережье. Острота ума у Дарио ослабла с годами, его творения утратили силу. Но наместник помнит, как было. Помнит, как за считаные дни творцы сломали не слишком искусную защиту и истребили тех, кто пытался сопротивляться. Тао частенько черпал вдохновение и силу в рассказах старика о былых временах. И о северных варварах, которые называли себя чинителями и владели зачатками творческого дара, но лишь зачатками и потому не смогли дать отпор и были казнены, когда крепостные стены пали.

Эскадра ушла еще дальше на север, чтобы покорять новые земли. Гарнизон остался. Сейчас в нем две сотни умеющих творить воинов. С одной стороны, вполне достаточно, чтобы держать в покорности пять тысяч дюжин лишенных дара творчества варваров. С другой – ничтожно мало, если произойдет непредвиденное. История знала случаи, когда беспечность на местах приводила к восстаниям и бунтам. Когда в отсталых, закосневших в невежестве варварских племенах рождались вдруг одиночки, наделенные невиданной силой, способные творить и вести соплеменников за собой. И если появление такого проморгать, прохлопать, позволить ему набрать мощь, то разъяренная, напитавшаяся силой толпа пробьет защиту творцов, подавит оберегающие заслоны и вырежет, утопит в крови гарнизон.

Тао здесь для того, чтобы этого не случилось. Он молод и одарен. Творец первой череды – таких, как он, в Империи наперечет. Тао может гордиться – к своим тридцати пяти он многого добился. Его, несмотря на то что прозябает в глуши, на родине знают и ценят. Сам император восторгался его творениями. Когда наместник Дарио умрет, Тао займет его место.

И тем не менее творец первой череды тосковал. Нет, не по роскоши имперской столицы и даже не по ее дворцам, фонтанам, библиотекам и театрам. Тосковал по людям. По университетским товарищам. По восторженным, аплодирующим слушателям, перед которыми нередко выступал. По знатокам, способным оценить тонкость, изысканность и гармонию творения. И, наконец, по женщинам. По одухотворенным, гордым и нежным женщинам, умеющим принимать и дарить любовь.