Русская фантастика – 2019. Том 1

Мэй опустилась на шершавый деревянный пол, повсхлипывала, потом унялась. Надо было что-то делать. Только делать было совершенно нечего. Тьма – хоть глаза выколи. Безмолвие, как в гробу. К запаху она притерпелась, говорить было не с кем, плакать – незачем и, прямо скажем, без толку. Никакие посторонние звуки не долетали сюда категорически. Тишина одуряла. Мэй пыталась думать, но и думать не получалось. Вы пробовали думать в условиях, предназначеных для тотального отключения внутреннего монолога, не говоря – диалога? Попробуйте на досуге. Обычно люди начинают что-то вспоминать, но и вспоминать Мэй было, как назло, нечего. Тусклые пейзажи полузабытой родины, университет, лицо этого, как его, короче, жениха, ну бывшего (разом существительное и прилагательное) – все заволокло космической дымкой. Оставалась только эта планета. Только язык омоомоо. Только эхо.

Было тихо-тихо-тихо – как в гробу, как в танке, как в раю. Как после ядерного взрыва. Как в тот день, когда Он неслышно носился над водами.

Мэй пыталась уснуть, но сон не шел.

Шло что-то другое.

На самой границе слышимости.

Не биение сердца, не движение кишечных газов (тьфу, пошлячка). Нет; что-то еще. Какая-то вроде бы музыка. Или не музыка? Звон, очень далекий звон, но если вслушаться…

Я брежу, подумала Мэй. Я определенно брежу. Я сошла с ума. Я столько вслушивалась в это гадское эхо, что сама не заметила, как сбрендила. И готова теперь услышать его где угодно. Это игра подсознания, не более. Эхо подсознания. Проказы серых клеточек зоны Вернике.

Письмо Бога. Самому Себе. Господи, за что?

Звук шел изнутри – мелодия делалась переливчатее – звон нарастал. Мэй заметалась по Святая Святых, но было поздно. Слуховая галлюцинация никак не желала исчезать. Вот тебе твой омоомоо! Вот тебе твоя лингвистика!

Кулачки Мэй отчаянно забарабанили по двери. Она рыдала. И все равно – слышала.

– Выпустите меня! Пожалуйста! Откройте!..

Кто-то снял засов. Святая Святых озарилась светом фонаря. Фонарь держал лично Аббат; за его спиной сгрудились монахи. И монахини. Много. Наверное, весь Храм.

– Я ждал этого дня всю жизнь, – бормотал Аббат. – Боже, Ты пришел! Возвращение! Возвращение Твое, Боже! Боже!..

Мэй ничего не понимала, кроме того, что слышит эхо Аббата как никогда ясно – всякий звук его речи был словно подсвечен. Как если бы мощнейшие прожекторы били со дна словесного океана, озаряя пену на бешеных волнах. И эта подсветка, этот чистый светлый звук шел, как ни ужасно, изнутри нее самой.

– Я молился! – восклицал Аббат, по-старчески приседая. – Я просил! И вот Ты пришел ко мне! В чуждом облике! Под маской невежества! Но я сразу расслышал! Я сразу узнал Твое Эхо!..

Он упал, распластался перед изумленной Мэй и принялся умолять ее сделать то, что она любила больше всего на свете – и что ненавидела сейчас всеми фибрами души:

– Говори! Прошу! Говори!..

7

И Мэй закричала.

Владимир Венгловский Песня Мангуста

Магия поделила гномов на сильных и слабых, но револьвер уравнял их шансы.

(Анри «Мангуст»)

В револьвере оставалось четыре пули. Противников было гораздо больше – я насчитал как минимум шестерых: трое перекрыли путь к отступлению на станцию метрополитена, остальные прятались впереди, в сумраке тоннеля. Ближайшая лампа мигала, и ее вспышки мешали мне стрелять.

– Эй, Анри! Бежать некуда, дорого́й. Лучше бросай оружие.

Голос звучал прокуренным баритоном. Владелец такого голоса должен нравиться женщинам, если не знать, что его лицо изуродовано страшным шрамом. Я высунулся из укрытия и прокричал:

– Это ты, Корнуэл? А я думал, что подстрелил тебя еще в прошлый раз!

Раздался выстрел, и пуля выбила крошку из кирпича над моей головой. Я вжался в стену. Как же мешает мигающий свет! Мари говорила, что у меня красивые глаза, но пугающие. «Как у хищника, – улыбалась она. – О, мой Анри, смотри на меня еще». Я хорошо вижу и в темноте, и на свету, но не тогда, когда они сменяют друг друга так часто.

Кровь заливала рукав куртки. К-кудуху! Надо чем-то перевязать рану в плече. Пуля прошла навылет, вырвав кусок мяса.

– Долго еще ждать, Анри? – засмеялся Корнуэл. – Я видел пятна твоей крови, мой доблестный рыцарь, она красна, как и у всех, значит, врут, что тебя нельзя убить. Пришел твой конец, Анри. Знаешь, славные были деньки, когда мы вместе сражались. Плечом к плечу, как два героя. Только ты и я, Анри. Только ты и я. А теперь ты труп, Мангуст. Спой свою последнюю песенку, мой рыцарь, ту, что ты пел, когда мы были в осаде. Десятки крыс и двое храбрецов. Но теперь тебя некому спасти, мой дорогой.

Новый выстрел. Осколок кирпича чиркнул по щеке.

Он боится, улыбнулся я. До сих пор меня боится, даже раненого.

Поезд ввалился на станцию огромным подземным червем. Через мгновение он промчится мимо, но в начале движения его скорость будет не столь высока, и у меня появится шанс схватиться за подножку.

«Кудах, кудах, кудуху! – проговорил я детскую заговорку, которой научил меня отец. – Спасите, спасите Чернуху!»