Русская история. В самом сжатом очерке

Не понимали этого только сами «Романовы». Польшу лишил последних остатков самостоятельности еще Александр II (см. ч. 2). Закавказье было лишено ее еще раньше. Александру III осталось заняться «обрусением» Прибалтийского края; в теперешних Латвии и Эстонии дело скоро дошло благополучно до того, что в культурной стране, где почти все население было грамотное, имело свою литературу, газеты и т. д., судья разговаривал с подсудимым или со свидетелями через переводчика, не хуже, чем в европейских колониях Центральной Африки. Николаю II осталось «обрусить» Финляндию, за что он и принялся с рьяностью, которая скоро подарила революции эту маленькую страну, еще при Александре II бывшую образцом «благонамеренности».

Благодаря этой стрижке всего и всех под «романовскую» гребенку, взрыв против самодержавия в 1905 г. должен был охватить не только русскую середину «империи», но и ее нерусские окраины, причем, поскольку население этих окраин исстари было культурнее центра, движение там должно было принять более сознательный, более определенно политический характер, чем в самом этом центре. На 9 января, кроме Петербурга, только окраины ответили чисто политическими забастовками, — в Центральной России движение еще оставалось полуэкономическим.

Но победа или поражение революции зависели именно от этого центра. Поскольку самодержавие победило в центре, оно могло не бояться окраинных революций, — опыт XIX в. ручался, что с ними, прочно стоя в центре, легко справятся. Исход польского восстания 1830/31 г, был предрешен разгромом декабристов в 1825 г., восстание 1863 г. не могло удаться, раз не вышло крестьянское восстание в Центральной России. Вот отчего, следя за общим ходом успехов и неудач революции 1905 г., можно было не выходить за пределы центрального района. Движение на окраинах, своим ходом могло в известной степени помочь или помешать, ослабить или усилить центральное, но заменить его оно не могло. Не национализм поэтому, а вполне реальные задачи исторического объяснения заставляют излагать 1905 г. как цепь событий прежде всего русских, беря даже теснее — петербургско-московских. Но не сказать в заключение несколько слов о революции окраин нельзя, помимо всего прочего, еще и потому, что окраины, как сейчас увидим, кое-что внесли в центральную революцию.

Труднее всего — в сжатом очерке даже невозможно — выделить из этой последней Украину. Украинское движение тех дней переплетается с общерусским почти неразрывно. Первый съезд Российской социал-демократической партии был созван по инициативе Киевского союза борьбы за освобождение рабочего класса. Первые демонстрации, первый выход революционного движения на улицу, в 1901 г., имели место в Харькове. Первые большие крестьянские волнения происходили весною 1902 г. в Полтавской и Харьковской губерниях. Театром первой всеобщей забастовки летом 1903 г. был юг России, т. е. прежде всего опять-таки Украина. Первое крупное военное восстание — выступление «Потемкина» — связано с Одессой и т.д. и т.д. Но обо всем этом приходится рассказывать как о моментах революции 1905 г. вообще, как о моментах общерусской революции. Если прибавить к этому, что национальные лозунги в украинском движении 1900 г. не играли почти никакой роли, — предъявлялось только требование введения местного языка в школе и суде, т. е. «национально-культурной» автономии; требование политической самостоятельности явилось лишь в 1917 г., — то читатель согласится, что в сжатом очерке трудно дать особый отдел украинского движения 1905 г. Можно скорее себе представить историю первой русской революции, написанную с украинской точки зрения, но это уже работа для украинского историка.

Совершенно обратное положение получается для Польши и для Финляндии. Когда эта книжка попадет в руки читателя, родившегося после 1904 г., этот молодой человек просто не поймет, к чему в русской истории говорится об иностранных государствах, и именно этих. Если уж автор хочет говорить о «соседях», тогда нужно говорить и о Румынии, и о Турции, и о Персии. Действительно сейчас Польша и Финляндия для нас не менее «иностранные государства», нежели например Германия. И с трудом представляешь себе те времена, когда Варшава была первым «русским» городом для возвращающегося из-за границы россиянина, а в ином гельсингфорсском магазине этот россиянин, после безуспешных попыток объясниться на ломаном немецком языке, слышал из уст изумленной этими лингвистическими потугами продавщицы вопрос: «А вы по-русски не говорите?»

Но как ни обособились от России эти две бывшие части «Российской империи» за последние 12 лет, — Польша даже за последние 15 лет, — все же в революции 1905 г. обе они занимают определенное место. Ни без Польши, ни без Финляндии ее нельзя себе представить, хотя как польскую или финляндскую революции нельзя объяснить из русской, так и, наоборот, для объяснения русской Польша и Финляндия многого не дадут.