Русская история. В самом сжатом очерке

В Финляндии были для него исключительно благоприятные условия. В лесистой Финляндии всякий крестьянин — охотник и отлично умеет владеть ружьем; во время завоевания финские партизаны были чуть ли не опаснее для русских, чем шведская армия. Огромная морская граница, стеречь которую как следует трудно было бы флоту и получше тогдашнего русского, чрезвычайно облегчала контрабандный ввоз оружия. Несколько пароходов занималось этим специально, и русским таможенным крейсерам редко удавалось их поймать. В противоположность Польше, русских сухопутных войск в Финляндии было очень мало: ближайший сосед — Швеция — давно потерял значение серьезного противника, и тратить войска на оборону от него не стоило. А флот, для которого столица Финляндии — Гельсингфорс — была одной из главных стоянок, был так настроен, что скорее можно было опасаться, что он примкнет к восстанию, нежели надеяться, что он его подавит. Наконец последнее условие: финский язык, продолжавший господствовать в обиходе масс, был непроницаемой завесой, отделявшей русского жандарма от объекта его наблюдения в Финляндии, — по-шведски он еще кое-как мог разобраться, но по-фински ему можно было крикнуть под нос «долой самодержавие!», и он только хлопал бы глазами.

Благодаря всем этим условиям финнам удалось сорганизоваться и вооружиться так, как это не имело места нигде на всем протяженни «империи». И когда присланный на место Бобрикова новый генерал-губернатор князь Оболенский (тот самый, что так энергично сек полтавских и харьковских крестьян в 1902 г.) очутился перед сплошной массой вооруженных рабочих и крестьян, ему ничего не оставалось, как капитулировать. По его настоянию Николай в октябре 1905 г. подписал указ, по которому не только восстановлялась финляндская политическая автономия (кроме однако армии!), но и средневековый сейм был заменен собранием, избранным на основании русской «четырех-хвостки». Армия не была восстановлена, но пролетариат остался под оружием, образовав впервые в истории русского революционного движения красную гвардию.

Эта организация продолжала держаться до июля 1906 г., когда она была разбита, в связи с подавлением свеаборгского восстания, при участии белой гвардии, организованной шведской буржуазией Гельсингфорса. Оба эти названия идут от той поры.

Восстановленная автономия продержалась еще дольше: ее удалось сломить Николаю фактически только к 1909 г. (частичные нарушения начались уже с 1907 г.). Эта автономия и теперь сыграла роль незаменимого тылового прикрытия, но уже для русской революции. На финляндской территории, начинавшейся в 50 минутах езды от Питера, беспрепятственно происходило все, что было «строжайше запрещено» в «империи»: съезды профессионально-политических союзов, конференции революционных партий, заседания революционных комитетов, печатание революционной литературы и т. д. и т. д. Только в конце 1907 г. правительство Столыпина решилось посягнуть на эту базу русской революции, и только с 1909 г. автономия финляндского народа перестала давать убежище русским революционерам. А охранялась автономия фактически только винтовками финских рабочих и крестьян. Так прочны оказывались результаты вооруженного восстания там, где его удалось организовать, хотя бы на тесном пространстве одного из углов романовской «империи».

Польская и финляндская революции, как видим, не были органически, тесною внутреннею связью связаны с русской, если не считать того, что руководящую роль в обеих играл пролетариат и что пролетарское движение всего мира объединено тесною связью. Но, как буржуазные революции, польская и финляндская могли быть обращены даже против русской, что и случилось в наши дни. Связь их с движением Центральной России была больше внешняя. Революция возбудила всю ненависть против «Романовых» — рядом с ненавистью к русскому царю и ненависть к «царю польскому» и к «великому князю финляндскому», заслуженные не менее.

С Кавказом мы попадаем в русло революционного течения, уже гораздо более органически связанного с русскою революцией. Прежде всего на Кавказе, среди природы, всего менее похожей на русскую и даже вообще на европейскую, вырос один из крупнейших центров общерусского пролетарского движения, сыгравший в нем роль, крупнее которой мы пожалуй не найдем в самой России вне Питера и Центрально-промышленного района да Урала, — Баку. Вокруг первых открытых в пределах «Российской империи» нефтяных приисков вырос огромный город с интернациональным рабочим населением, где были представлены все народности Кавказа, но где как раз наиболее квалифицированный слой был общерусским. Баку принял большое участие в южной всеобщей забастовке 1903 г. Так как обещанные тогда предпринимателями уступки не были осуществлены, стачка возобновилась в декабре 1904 г. Новые надувательства предпринимателей вызывали новые взрывы, кончившиеся уже упоминавшимся выше грандиозным погромом и пожаром августа 1905 г.; отражение его на внутреннем русском движении нам уже известно.